Валя оглянулась. Машина остановилась у института, и высокий военный поднялся по ступенькам. Теплая изморозь серебрила его виски. На воротнике виднелись ромбы.
Он окинул взглядом высокий дом института и прошел в дверь. Поднялся по лестнице. Взгляды встречных провожали его стройную, охваченную тугим ремнем фигуру.
Проходя по коридору, где рабочий снимал табличку с двери кабинета Крайнева, военный остановился возле него и прикоснулся к его плечу.
— Подождите снимать эту табличку, — сказал военный.
Рука рабочего, державшая отвертку, сразу же опустилась. Спокойного, твердого голоса военного нельзя было ослушаться.
Военный повернулся и быстрым пружинистым шагом направился к кабинету Валенса. А слесарь, недоуменно посмотрев ему вслед, быстро начал привертывать табличку на прежнее место.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Генеалогические корни рода фон Дорнов уходили в глубокую старину. Сам Людвиг Дорн, когда дело доходило до одиннадцатого столетия, путался в последовательности имен и событий.
Все Дорны ревностно оберегали чистоту рыцарской крови своего далекого предка. За много веков не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь из Дорнов унизился до неравного брака. Об этом Людвиг Дорн всегда говорил с гордостью, давая почувствовать преимущества «голубой рыцарской крови». Людвиг Дорн гордился своим происхождением.
Но у Дорнов в фамильных поместьях не осталось больших богатств. Быть может, старые пьяницы- прадеды были тому виной, быть может, не умели они хозяйничать в своих поместьях и чужих карманах — как бы там ни было, но у Людвига Дорна остался лишь небольшой старый замок на берегу одной из восточных рек Германии. В замке, окруженном большим живописным лесом, было очень хорошо отдыхать летом, но ренты он не приносил.
Дорн довольно шаблонно женился на девушке со старинной фамилией. Прадед его жены восседал на престоле империи. О том, что он умер от сифилиса, не знал никто. Людвиг имел все основания надеяться на прекрасную жизнь. Однако все произошло совсем не так, как он предполагал.
После мировой войны Людвиг фон Дорн попытался защищать императора от революции, но очень скоро понял, что из этого ничего не получится. Потом ему понравилась проповедь нацистов; он перекинулся к ним и почувствовал: это и есть тот берег, которого ему следует держаться.
Личная жизнь фон Дорна сложилась неудачно. В молодости его жена была очень красива. Некоторые признаки дегенеративности и вырождения не могли затмить ее своеобразной яркой красоты.
Она родила двух сыновей и дочь и вскоре после этого умерла. Самое ужасное началось позже, когда дети выросли. Дегенеративность матери передалась детям в значительно более выразительной форме. К двадцати пяти годам оба сына Дорна были уже безнадежными идиотами.
И всю свою отцовскую любовь, всю свою нежность, если таковая была в его сердце, Дорн перенес на своего последнего ребенка — на дочь Мэй. Она была похожа на него, сильного и энергичного Дорна, но врачи улыбались загадочно, и никто не мог дать гарантии, что дочь через пять-десять лет тоже не окажется в больнице.
Когда Дорну предложили взять на себя заведование новой секретной лабораторией, он даже обиделся. Но узнав о чрезвычайной важности работы, согласился, хотя сердце его болезненно сжималось при одной мысли о том, что его, потомка знаменитых рыцарей, заставляют заведовать колбами и резиновыми кишками.
Лаборатория должна была быть совершенно секретной. Дорну предписано было жить при ней, на несколько лет совсем оставив светскую жизнь. Но это, безусловно, открывало новые перспективы. В этой лаборатории можно было сделать большую карьеру, и он согласился, поставив только одно условие — дочь будет жить вместе с ним.
Ему разрешили, и он сразу же переселился в круглый железобетонный дом, окруженный огромной стеной. Через несколько месяцев из лаборатории неожиданно вывезли почти всех сотрудников, а еще через два дня черная закрытая машина привезла Крайнева, Волоха и Яринку.
Сломить их, заставить работать в лабораториях над созданием новой мощной стратосферной авиации — такова была главная задача Дорна. Его обязанности несколько напоминали службу тюремщика, но это барона волновало меньше всего.
На другой день после разгрома в лаборатории, учиненного Крайневым, он проснулся от резкого телефонного звонка. Телефон стоял на высокой тумбочке возле кровати. В окна, выходившие на восток, уже вливались косые солнечные лучи.
Телефон звонил настойчиво и нетерпеливо. Юрий повернулся и взял телефонную трубку. Вежливый мужской голос рокотал приветливо, почтительно.
— С добрым утром! Завтрак приготовлен в столовой — от вашей комнаты четвертая дверь направо по коридору. Вас будут там ждать через полчаса.
Мембрана коротко звякнула — собеседник повесил трубку. Юрий положил на рычажок свою и вскочил с постели. Со второго этажа Юрий видел весь аэродром из конца в конец. Это было необычное сооружение, видимо, уже давно заасфальтированное. Огромное серое поле напоминало настоящую пустыню — на ней не было ни одной шевелящейся точки.
Он отвернулся от окна и оглядел комнату. Она напоминала обычный номер гостиницы. Юрий отворил дверь — во второй комнате стоял письменный стол и большой шкаф с книгами. Очевидно, эта комната должна была служить ему кабинетом.
За второй дверью находилась ванная. Там висели полотенца, мохнатый купальный халат. Мыло, зубная щетка, паста — все было приготовлено заранее.
Юрий усмехнулся, подумав о том, что Дорну, наверное, очень хочется задобрить его, если на одно только жилье затрачено столько внимания.
«Тем лучше, — подумал Юрий, — пусть расходуют на меня силы, внимание и деньги, черта с два они от меня чего-нибудь добьются».
Он вошел в ванную и через минуту стоял под звонкими струями холодного душа. Вода щекотала и покалывала его большое сильное тело, он отклонялся, ловя губами непослушные струйки.
Из ванной он вышел в бодром настроении, но увидев за окном пустынный аэродром, снова почувствовал гнетущую тоску. Бодрое настроение пропало, осталась только приятная свежесть во всем теле.
Он быстро оделся и посмотрел на себя в зеркало. Костюм сидел на нем мешковато, но Юрия это мало беспокоило.
В столовой его ждали. Сухой, высокий Дорн показывал Яринке и Волоху альбом репродукций Миланского музея.
Яринка не знала, как держать себя; следует ли ей рассматривать альбом или, по примеру Волоха, подчеркнуто-демонстративно смотреть в окно.
Юрий вошел, спокойно поздоровался и не мог не улыбнуться, увидев растерянное лицо Яринки.
Он держался так, будто знаком с Дорном уже много лет. Это. стоило ему больших усилий, но мир в данное время был, очевидно, самой правильной политикой.
— Прошу к столу, — пригласил Дорн.
На столе, накрытом посреди большой комнаты, возвышались салфетки, как маленькие белые пирамиды. Частые мелкие капли оседали на стенках сифона с водой. Бледно- зеленые листья салата были нежны и упруги, масло напоминало прозрачный янтарь.
Когда все уселись, дверь отворилась и в комнату вошел еще один человек. Высокий, немного сутулый старик, с длинной, тщательно расчесанной бородой, остановился на пороге. У него были голубые, молодые еще глаза, которые никак не гармонировали с величественной сединой его патриаршей бороды.
— О, сегодня большое общество! — сказал он по-немецки и отрекомендовался: — Адольф
