Курлыканье понемногу отдалялось. Журавли пролетели. Крайневу так и не удалось их увидеть.
Он продолжал свой путь. Казалось, будто широкие освещенные окна висят в воздухе, держась только на плотной темноте. Над домом появилась большая темно-красная звезда. Старик Марс смотрел на землю кровавым глазом.
Только звезда и самолет могли преодолеть эту стену. Сколько попыток уже сделали Юрий и Марк! Пробовали даже взорвать ее самодельным динамитом. И всякий раз неизменно вежливый и любезный Дорн просил их не тратить силы на напрасные попытки: за этой стеной — вторая такая же, а охрана поставлена блестяще. Он сам позаботился об этом.
С тяжелыми мыслями Юрий медленно поднялся на второй этаж. Он ходил по комнатам и коридорам, залитым светом, и искал Волоха. Толстые ковры заглушали его шаги. Волоха нигде не было.
В одной из комнат сидел профессор Шторре. Крайнев подошел к нему. Профессор тихо спал в своем кресле. Перед ним на столе лежала раскрытая книга.
Юрий на цыпочках вышел. Ему стало еще тоскливее, и он пошел в коридор, куда ходил очень редко. Здесь жил Дорн с дочерью.
На темной двери четко выделялась небольшая дощечка с именем Мэй. Юрий вспомнил частые приглашения девушки и решительно постучал. Перед ним загорелась маленькая зеленая табличка с надписью «Войдите». Юрий нажал ручку, дверь отворилась, и он очутился в маленьком коридоре с несколькими дверьми. На одной из них горела такая же гостеприимная табличка. Крайнев отворил и эту дверь и вошел в комнату.
Мэй откровенно обрадовалась приходу Крайнева. Удобно устроившись в углу дивана и пригласив его сесть рядом, она заговорила, отделяя слова короткими паузами.
— Вы не можете себе представить, как мне здесь скучно. У вас у всех есть какая-то цель, есть борьба. Отец хочет подчинить вас, вы не даете себя сломить. И только я одна совершенно лишняя в этой борьбе. Отец уделяет мне не более двух часов в день. Вам он уделяет значительно больше. Иногда я даже ревную его к вам. И ничем не могу помочь ни вам, ни ему. К великому сожалению, я знаю о том, что вы живы и живете здесь. Поэтому теперь мне остается одно: ждать, пока вы сдадитесь или умрете… Никакой моей клятве о молчании все равно не поверят.
А мне надо торопиться…
Она говорила как бы сама с собой, словно размышляя вслух. В словах ее чувствовалась искренняя печаль, сожаление о потерянных в этой тюрьме днях, вырванных из ее молодости.
Крайнев отметил, как спокойно, холодно и просто Мэй сказала: «Сдадитесь или умрете». Они просто мешали ей выйти из этой добровольной тюрьмы, и девушка, конечно, предпочла бы их смерть.
Разговаривая, Мэй все время посматривала в зеркало. Крайнева она разглядывала бесцеремонно, как разглядывают красивую картинку или игрушку.
Потом она заговорила о тех днях, когда улицы Берлина сияли для нее всеми огнями радости. И вдруг, задумавшись, умолкла, оборвав фразу на полуслове. Юрий принял это как знак окончания визита и поднялся.
— Вы уже собираетесь уходить? — воскликнула Мэй. — Останьтесь. Я вас очень прошу. Почему вы спешите? Я вас чем-нибудь обидела?
При последних ее словах Юрий невольно улыбнулся. Пять минут назад эта девушка спокойно говорила о его смерти, а сейчас спрашивает, не обидела ли его.
Мэй поняла его улыбку как согласие остаться. Она подбежала к Юрию и заставила сесть на прежнее место.
Она уселась там же и попросила Юрия что-нибудь рассказать.
Крайнев отнекивался. Тогда, глядя ему прямо в глаза, Мэй попросила рассказать что-нибудь о Советском Союзе.
— Я о нем ничего не знаю, — сказала она так спокойно и просто, будто не знать ничего о Советском Союзе было безусловной заслугой.
Юрий нехотя начал рассказывать. Говорить ему было тяжело, и он пожалел, что зашел к Мэй. Девушка слушала его внимательно, лишь изредка поглядывая в зеркало.
Юрий рассказывал о прекрасных парадах физкультурников, когда колонны загорелых девушек и юношей заполняют Крещатик и ближайшие площади. Говорил о разноцветных парашютах, распускающихся над аэродромами страны в день восемнадцатого августа. Много интересного мог бы он рассказать о своей стране. Любимая Родина проходила перед ним от суровых сопок Камчатки до густых вишневых садов Молдавии, от мурманских скал до снежной вершины пика Сталина. Она проплывала перед его мысленным взором тайгой Сибири, степями Украины, шахтами Донбасса, огнедышащими заводами Урала, тяжелой броней крейсеров на рейде Кронштадта.
Он видел это собственными глазами, он владел этой страной. За все время его пребывания в этом изощренном плену Родина неотступно стояла перед ним. Он знал лучших людей родной земли. Он хорошо знал своих врагов — врагов своей Отчизны.
Юрий рассказывал с увлечением. Мэй слушала его, не перебивая. Она внимательно смотрела на его губы и вдруг спросила, как бы невзначай:
— Скажите, там, в Киеве, у вас была любимая?
Неожиданный вопрос не имел отношения к их разговору. Юрий посмотрел на Мэй настороженно и подозрительно.
Выпытывает она его или это просто женское любопытство? Может, она хочет перевести разговор на другую тему?
Он мгновение подумал и ответил:
— Да.
— Она очень красива?
— Для меня она очень красива, — тихо улыбнулся Крайнев. Ему было приятно говорить о Ганне.
Мэй промолчала. Казалось, ответ Крайнева неприятно поразил ее. Она долго рассматривала свои тщательно на- маникюренные ногти.
— Все, что вы рассказали о вашей стране, очень интересно и красиво, — сказала она наконец, круто обрывая тему разговора. — Я б не отказалась все это увидеть.
Крайнев не ответил. Его мысли были в Киеве. Вероятно, там уже созрели каштаны. Они падают, и от удара об асфальт кожура лопается. Темно-коричневые, глянцевитые каштаны кажутся лакированными. Где-то там по Киеву ходит его Ганна, иногда касаясь носком туфельки блестящего каштана…
Молчание затянулось. Вдруг не о чем стало говорить. Крайнев поднялся с места, простился и вышел. Некоторое время Мэй сидела задумавшись, потом протянула руку и взяла телефонную трубку. Мэй попросила отца немедленно прийти. Да, да, он придет сейчас же, не теряя ни минуты.
Когда он вошел, Мэй сидела на диване в своей обычной позе. Он присел рядом, нежно поцеловал мягкую розовую ладонь. Потом уставился на дочь выжидающе и вопросительно.
— Здесь был Крайнев, — медленно произнесла Мэй, — Мы с ним долго и довольно мило беседовали.
Она помолчала, стараясь увидеть, какой эффект произведет сказанное. Но Дорн выжидающе молчал, и Мэй продолжала:
— Из нашей беседы выяснилось, что у него в Киеве осталась любимая девушка: невеста или жена — этого я не знаю.
Дорн смотрел на дочь с удивлением, не понимая, куда она клонит.
— Какое это имеет отношение ко мне или, скажем, к тебе? — осторожно спросил он.
Мэй весело рассмеялась.
— Боже мой, отец, какой же ты недогадливый. Он ведь ее любит. Понимаешь — любит…
Только тут Дорн понял. Радость блеснула в его глазах. Он смотрел на Мэй восторженно.
— Ты гениальна, Мэй, — тихо сказал он. — Это сильнее, чем месяцы моих уговоров, моей работы.
Выйдя от Mэй, Юрий повернул по коридору налево и вошел в гостиную. Перед аквариумом, освещенным сбоку маленькой лампой, сидел Волох и дразнил жирных рыб. Услышав шаги, он оглянулся и
