– Что? – Тут Джуди рассмеялась еще громче. – Ах, доктор Мессер! Бруно – это немецкая овчарка!
– Вот как, – произнес Бен и тоже рассмеялся.
Несколько минут спустя они притихли, устроились удобнее и слушали, как звуки музыки Бетховена сливаются со звуками дождя за окном. Бен откинул голову назад, предаваясь мечтам, и вскоре совсем забыл о том, что Джуди Голден сидит рядом с ним.
В те недолгие минуты, пока звучала музыка, пронеслось столько мыслей. И довлела одна – мысль о любви к немецкой классической музыке – с тех самых пор, как он познакомился с ней в Калифорнии. В Бруклине он ни разу не слышал музыку Бетховена, а если и слышал, то она ассоциировалась с отвратительными злодеяниями. В молодости все немецкое связывалось в его сознании с мерзостью. Или, точнее, каждый немец был плохим. «Фольксвагены», кислая капуста, Бах и металлофоны – все это вызывало отвращение. На всем этом лежала печать смерти. Все это отдавало скотством и злом.
Только все еврейское было хорошим. Евреи были совершенными, святыми и непорочными. А между этими двумя полюсами – отвратительным немецким и священным еврейским – поместился весь остальной мир. В этом восприятии чувствовалось влияние искаженного представления Розы о народах, населяющих мир, и том ранжире, в каком они следовали за евреями. Самое плохое место в нем занимала Германия, ибо эта страна была хуже ада.
– Доктор Мессер?
– Что? А? – Он резко поднял голову.
– Запись закончилась.
– Да, действительно. Наверно, я задумался. Послушайте, вы можете приступить к работе в любой момент. Не знаю, сколько времени у вас уйдет на это.
Оба встали. Бен пошел в кабинет за пишущей машинкой, которая лежала в коробке под столом. Он остановился, снял трубку с рычага. Эту операцию он проделывал не раздумывая, ибо она начала входить в привычку.
В столовой он вытащил машинку из коробки, подсоединил ее к источнику питания и включил. Машинка зажужжала, подавая признаки жизни.
– Как хорошо, – обрадовалась Джуди. – У меня старая черно-золотистая неэлектрическая машинка. Требуется немало сил, чтобы нажимать на клавиши. Работать на этой все равно что умереть и вознестись на небо.
Бен ушел в кабинет, затем вернулся с обычной и копировальной бумагой и записной книжкой со своими переводами. Он раскрыл записную книжку на столе и хмуро взглянул на первую страницу.
– Какое безобразие, – пробормотал он. – Будто курица лапой. Видно, разобраться в этих каракулях вам будет не легче, чем мне давался перевод. А я-то обвинял Давида бен Иону в том, что он неаккуратен! Только взгляните на это!
Джуди улыбнулась, села за пишущую машинку и нажала на клавишу регистра. Бен наклонился над ней и снова нахмурился, видя свой почерк.
– Здесь я очень торопился. Несколько слов слились вместе. Знаете, Давид тоже так писал. Это неприятнее всего. Он был образованным человеком и отлично писал, но иногда волновался или спешил и тогда писал неряшливо, как я в этом месте. Что ж, хотя бы в этом мы с Давидом похожи. Иногда он писал слова слишком плотно друг к другу, и мне потребовалось полчаса, чтобы разобрать их значение. Даже самая незначительная ошибка может изменить значение целого предложения. Как здесь, например…
Бен взял карандаш и вывел ряд букв на самом верху страницы: БОГАНИГДЕНЕТ.
Конечно, это легко разобрать, но привожу как пример того, на какие препятствия я наталкивался, переводя Давида, писавшего на арамейском языке.
Джуди внимательно взглянула на надпись Бена и произнесла:
– Бога нигде нет.
– Вы уверены, что Давид имел в виду именно это? Взгляните еще раз. А может, он хотел сказать, что Бог отсутствует в какой-то определенный момент?
7
Да, я понимаю, что вы имеете в виду.
– Но ведь это значительно меняет смысл. Ладно, если не сможете разобрать мои каракули, крикните. Тут есть места с очень неразборчивыми словами, но точно такие я встречал в папирусе Давида.
– Похоже, скучать мне не придется.
– Если вам что-то понадобится, кухня рядом, а ванная комната вон там, напротив. Я пойду в свой кабинет, хорошо?
– Хорошо. Желаю удачи.
Бен изучал полки с книгами, ища, что почитать для собственного удовольствия, как в дверь постучали. Это был сосед-музыкант в желтом пончо из пластика. Он весь промок.
– Привет, старик, – сказал он. – У меня кое-что есть для тебя. Сегодня днем я спустился вниз как раз в тот момент, когда почтальон собирался опустить в твой ящик еще одну желтую бумажку. Я догадался, что тебя нет дома, а если тебе принесли что-то заказное, значит, это, стало быть, важно. Поэтому я расписался за тебя. – Он достал тяжелый конверт, который держал под мышкой. – Иначе тебе пришлось бы ждать до понедельника, верно?
Бен ничего не ответил, он лишь смотрел на знакомый почерк и израильские марки.
– Слушай, извини меня за то, что не принес его пораньше, но я торопился в тот момент, когда расписывался за тебя. Ты извинишь меня?
– Что? Пустяки, все в порядке. Просто отлично! Я весь день сидел дома и ждал как раз этот конверт, но, скорее всего, не слышал, как стучал почтальон. Большое спасибо! Я твой должник.
– Забудь об этом. Спокойной ночи.
Дверь уже закрылась, но Бен долго стоял и смотрел на конверт.
Сердце у него билось все быстрее.
