— Это хорошо, что ты меня разбудил.
— Да, я знаю.
— Ты давно вернулся?
— Вчера вечером.
— А…
Алёна вытащила из-за кровати подушку и села, подложив ее под спину и поджав ноги. Я закурил.
— У тебя что-то случилось?
— Нет, ничего. Абсолютно ничего. А почему?
— Ты выглядишь так, как будто у тебя что-то случилось.
— Нет, действительно, ничего.
— Попытайся еще раз.
— У меня умер друг.
— Понятно. А ты?
— Я был в синагоге.
Она с удивлением на меня посмотрела.
— Хочешь выпить?
— Да. Тебе налить?
— Подожди, я сама. Там пустая.
Она встала, придерживая простыню, сняла со шкафа бутылку джина. Потом вышла на кухню, и я услышал скрип старого холодильника.
— Тоник долить?
— Не надо, я так.
— Я себе долью.
Алёна села напротив меня, и мы выпили. Потом она переоделась в джинсы.
— Это хорошо, что ты меня разбудил.
— Я знаю.
— Тут без тебя была непрерывная тусовня. Совки всякие вдруг понаехали.
— И что?
— Стремные они. Кто крутой, кто упакованный.
— Ясно.
— Слушай, ты еще не уходишь?
— Нет.
— Ты не против, если я пока…
— Пока… что?
— Так не против?
Мы перешли на кухню. Алёна сняла с полки пластмассовую склянку, высыпала в нее пачку синуфеда[19], растолкла, тщательно отмерила тридцать кубиков воды и десять уксуса, добавила полтора гаража марганцовки.
— Ты знаешь, я тут видела рекламу синуфеда. С белым слоном.
Она поставила банку поближе к еще теплой плите, и мы вернулись в комнату.
— Интересно, почему это ты ничем не долбаешься?
— Не знаю.
— Ты знаешь, мы тут с Катей шли вечером, и я ей говорю: чего-то холодно, пойдем быстрее. А она говорит: чего-то мы с тобой ломанули.
Мы засмеялись. Потом стало тихо. Я выпил еще джина.
— Как Англия?
— Ничего. Холодно уже.
— Зато у нас сплошной хамсин.
Я снова закурил. Это было исключительным свинством, что я пришел к ней со своими проблемами. Но мне было тут хорошо; неожиданно это оказалось сильней меня. Алёна тоже закурила.
— Ты понимаешь, что живешь с женщиной, которую не любишь?
— Я ее любил.
— Тем хуже.
Во дворе кто-то чихнул и выругался. Алена стряхнула пепел в чашку.
— Скажи, ты тоже считаешь меня блядью?
— Нет.
— Я знаю, что нет. Такие вещи чувствуешь кожей. А ведь стоило бы.
— Стоило бы считать?
— Стоило бы считать.
Мы курили молча. Прошло двадцать минут. Алена посмотрела на часы, встала, и я опять услышал скрип открываемого холодильника. Еще через минуту она принесла свою склянку в комнату, достала шприц, сосредоточенно навертела куклу. Выбрала белое.
— Сколько? — спросил я.
— Пятнадцать кубиков. Если не вставит, потом догонюсь.
Она сняла куклу, отмерила пятнадцать кубиков, запрокинула голову, положила шприц на язык. Потом снова села.
— Ну как?
— Пока нет.
Но по глазам я понял, что да. Я налил себе еще джина.
— Тебе налить?
— Нет. Я и так. Если только закурить.
— Ты уверена, что стоит?
— Ты вовремя взялся меня воспитывать. Ладно, раз ты против, план отменяется. Дай сигарету.
Я протянул ей сигарету. Алёна закурила.
— Ты помнишь Репино?
— Да, — сказал я.
— Когда ты меня сегодня будил, я вспомнила Репино. Это хорошо, что ты меня разбудил.
Я посмотрел на нее, и мы снова засмеялись. Тогда она спала на чердаке, за закрытым окном. Я стал стучаться в дверь на веранде, но никто не ответил. А потом я нагибался, собирал гравий и кидал его в чердачное окно. Алена вылезла на подоконник и свесила наружу ноги; а я кричал ей, чтобы она немедленно убиралась назад, и угрожал, что принесу из репинского универмага пожарный багор. Потом стало темнеть, мы сели на велосипеды и поехали к заливу.
— Ты тогда сидел, прислонившись к старой лодке, а потом мы собирали ракушки и раскладывали их кругом. И залив был ужасно серый. А потом…
— А потом под лодкой жил водяной. А потом привели отряд пионеров жечь вечерний костер, и они были красные и отвратительные.
— Правильно, а потом стало совсем темно, и мы уехали в сторону Зеленогорска.
— И там была холодная вода.
— Ужасно холодная.
Мы замолчали. За окном что-то упало, зазвенела музыка. Алена с удивлением посмотрела на меня.
— Я понимаю, я обдолбанная. Но ты-то?
— Не валяй дурака.
Она взяла еще сигарету.
— Ты знаешь, мне тут снилось, что я снова в Питере.
— Давно это было?
— Да нет, пару недель назад. Мне стало так плохо, и я начала кричать во сне; я думала, что проснулась от собственного крика. А сейчас я думаю, что крик мне тоже приснился.
— Почему?
