– Stronzo, – сказал он.
Уорделл слегка вздернул подбородок:
– Кончай тарабарщину макаронников, Черный Мавр.
– Stronzo, – упрямо повторил Себастьян. – Лентяй, дерьмо.
Уорделл вскинул бесцветные брови и оглядел товарищей.
– Вы слышали? Мало того что он страшен, как Вельзевул, у него еще грязный язык. Что будем делать, ребята?
– Поддай ему, – сказал один.
– Замочим его, – сказал другой.
– Он сам ищет дерьма, верно? – добавил следующий. Предложение было встречено воплем восторга. Все в одно мгновение накинулись на Себастьяна.
По дороге к месту казни ему несколько раз давали шанс отречься. Надо было только облизать ботинки Уорделлу и попросить прощения, тогда его пощадят.
Но в Себастьяне вновь проснулся монстр, и он отвечал всеми английскими и итальянскими ругательствами, которые когда-либо слышал.
На тот раз упорство ему не помогло, помогли законы физики. Он был хоть и маленький, но очень нескладный. Например, костлявые, но широкие плечи не пролезли в очко уборной. Все, что смог сделать Уорделл, это держать его голову над дырой, пока Себастьяна не вырвало.
К раздражению Уорделла и его товарищей, этот инцидент не научил Уховертку почтению. Большую часть своего свободного времени они посвящали обучению Себастьяна, а он не поддавался. Они высмеивали его внешность, его смешанную кровь, пели гнусные песни о его матери. Они свешивали его за ноги из окна, заматывали в одеяло, подсовывали в кровать дохлых мышей. Оставаясь один – а в Итоне мало возможностей для уединения, – он плакал от горя, ярости и одиночества. На людях Себастьян ругался и дрался, хотя всегда бывал бит.
Благодаря постоянным унижениям вне классной комнаты и регулярным поркам внутри, Итону понадобилось меньше года, чтобы выбить из него все привязанности, мягкость и доверчивость. В некоторых мальчиках итонские методы воспитывают лучшие качества, в нем они пробудили все худшее.
Когда ему было десять лет, директор вызвал его с урока и сказал, что его мать умерла в Вест-Индии от лихорадки. Себастьян выслушал его в каменном молчании, потом ушел и вызвал на драку Уорделла.
Уорделл был на два года старше, в два раза выше и тяжелее, к тому же имел быструю реакцию. Но сейчас монстр в Себастьяне был холоден и преисполнен ярости, и Себастьян упорно дрался, молча, пока не сбил с ног противника с расквашенным носом.
Сам избитый в кровь, Себастьян глумливо обвел глазами кружок зрителей.
– Кто еще? – спросил он, едва дыша.
Никто не проронил ни звука. Он направился к выходу, и перед ним расступились.
Когда Себастьян прошел полдвора, неприятную тишину прервал голос Уорделла:
– Хорошая работа, Блэкмор!
Себастьян остановился и оглянулся.
– Иди к черту! – крикнул он.
Уорделл с приветственным криком подбросил шапку в воздух. В следующий миг в воздух взлетели десятки шапок, все кричали слова приветствия.
– Тупые мерзавцы, – пробормотал себе под нос Себастьян, мысленно подкинул шляпу – его была затоптана и не подлежала восстановлению – и сделал шутовской поклон.
В следующее мгновение его окружили смеющиеся мальчики, а еще через минуту он сидел на плечах у Уорделла и чем больше ругал этих идиотов, тем больше они радовались.
Вскоре он стал закадычным другом Уорделла. А потом, естественно, было уже поздно вспоминать о добродетелях.
Из всех озорников Итона, которых поркой и пинками загоняли в зрелость, кружок Уорделла был наихудшим. Помимо обычных итонских проказ и задирания несчастных местных жителей, они играли в карты, курили и пили, приближаясь к возрасту половой зрелости. Затем к забавам добавлялись посещения проституток.
Себастьян был посвящен в тайны эротики в тринадцать лет. Уорделл и Мэллори – мальчик, который некогда предложить замочить Себастьяна в сортире – напоили Себастьяна джином, завязали ему глаза, долго водили по городу и, наконец, одолев один лестничный пролет, втолкнули в затхлую комнату. Они раздели его догола, сняли с глаз повязку и вышли, заперев за собой дверь.
В комнате кадила вонючая керосиновая лампа, на полу лежал грязный матрас, на котором сидела пухлая девчонка с кудряшками, голубыми глазами и носом-пуговкой. Она уставилась на Себастьяна, как на дохлую крысу.
Ему не надо было объяснять почему. С прошлого дня рождения он вырос на четыре сантиметра, но по- прежнему походил на домового.
– Я не буду это делать, – сказала она и надулась. – Хоть бы и за сто фунтов.
Себастьян обнаружил, что в нем еще остались кое-какие чувства, иначе это его не задело бы. В горле стало горячо, захотелось плакать, и он ее возненавидел. Глупая шлюшка! Будь она мальчишкой, он бы как следует поколотил ее.
