сразу же станет ненавистью. Не доводи меня до того, чтобы я всю жизнь раскаивался в том, что так возвысил человека, который терзает меня воплями и грубостями. Я жду от тебя только любви и подчинения, потому что, как я не раз говорил, мне больше по сердцу простой и покорный человек, нежели умник, предпочитающий дерзить. Вспомни, что гордыня губит твою душу…» {24}
Этот документ, несомненно, уникальный среди всего когда-либо написанного королями, очень важен тем, что позволяет понять характер Якова I и его отношения с фаворитами. Отметим, к примеру, упрек Сомерсету за отказ спать в комнате короля: с одной стороны, ему можно дать откровенно сексуальную интерпретацию, с другой стороны, подобные связи в ту эпоху были распространены и никого не шокировали. Более странным кажется то, что Сомерсет «запугивал» короля и пытался управлять им при помощи «страха», а не любви. О чем здесь идет речь? О каких-то государственных тайнах, конфиденциальных компрометирующих бумагах или щекотливых подробностях их близости? Мы не знаем, но понимаем, что Яков I был очень обеспокоен; о том же, как мы скоро увидим, свидетельствуют предосторожности, принятые им во время судебного процесса против фаворита и его жены.
На этом длинном письме (оно занимает полные шесть страниц печатного текста) нет даты. Упоминание о книге Пичема позволяет предположить, что оно было написано самое раннее в декабре 1614 года. Однако в письме ни разу не упоминается (по крайней мере, явно) Джордж Вильерс. Так что можно считать, что оно было написано до назначения последнего в штат джентльменов королевской опочивальни в апреле 1615 года. Именно в это время Сомерсет окончательно утратил исключительное положение при дворе.
Как многие другие люди в подобной ситуации, Яков I хотел, чтобы его новый друг установил добрые отношения со своим предшественником. Он не был склонен резко порывать отношения с кем бы то ни было и не намеревался ссориться с кланом Говардов и испанской партией, в которой Сомерсет играл важную роль. Как в личной жизни, так и в политике Яков был «королем-миротворцем». Время близости с Сомерсетом прошло, однако король, без сомнения, желал сохранить его дружбу. В течение нескольких месяцев оба молодых человека, звезда восходящая и звезда нисходящая, находились при дворе. Различие их характеров становится очевидным из анекдотов, записанных хронистами того времени.
Мы уже рассказывали о том, как Джордж был возведен в рыцарское достоинство в комнате королевы, а Сомерсет топал ногами от гнева и нетерпения в прихожей, в толпе придворных, которые, должно быть, вполголоса обсуждали грозящую фавориту немилость. Спустя некоторое время король велел Вильерсу попытаться помириться с Сомерсетом. «Милорд, я хотел бы быть вашим слугой и вести придворную жизнь под вашим руководством», – сказал молодой камергер лорду-камергеру. На что шотландец ответил громко, так, чтобы слышали все присутствующие: «Мне не требуются ваши услуги. Никакой благосклонности с моей стороны вы не дождетесь и можете быть уверены, что, как только мне представится возможность, я сверну вам шею» {25}. Джордж ничего на это не ответил.
В другой раз Сомерсет прислуживал за королевским столом и опрокинул на своего соперника миску с супом. Тут уж Джордж не выдержал – ударил обидчика кулаком в лицо. Подобный поступок в присутствии короля считался преступлением, которое каралось отсечением руки. Сомерсет, будучи лордом-камергером, отвечал за соблюдение этикета; он хотел отдать Вильерса под суд, но тут вмешался Яков и простил молодого человека. «С этого момента, – констатирует хронист Сэндерсон, – расположение к новому придворному стало очевидно всем и любовь к нему короля перестала быть секретом» {26}.
Лето 1615 года прошло в атмосфере соперничества, неуверенности и беспокойства обеих сторон. Сомерсет сохранял свою власть при дворе, однако становился все более несносным, клан Говардов продолжал господствовать в сфере политики, король колебался. Джордж Вильерс, наставляемый архиепископом Эбботом и его друзьями, вел себя скромно, выказывал готовность к примирению и этим все больше укреплял любовь к себе короля.
Между тем Сомерсет понимал, что его положение под угрозой. Приведенное выше письмо короля свидетельствовало о том, что терпение его благодетеля на исходе. Однако он продолжал вредить себе новыми назойливыми и неловкими выходками. «Мне надоели твои слезные послания, – писал ему Яков. – Для тебя – это самый действенный способ погубить себя. Никто не поссорит меня с тобой, если ты будешь вести себя как должно, однако, как ты можешь быть моим верным слугой, если отказываешь мне в любви, на которую я имею право. Признай свои ошибки, возвратись к исполнению долга, и ты убедишься в полном моем благорасположении; если же нет, пеняй только на себя» {27}.
На этот раз упрямец Сомерсет почувствовал серьезную опасность. Возможно, по совету тестя, он раскаялся в своем поведении и попросил короля даровать ему «прощение». Речь шла не об обычном прощении в моральном смысле этого слова, а о юридическом акте, равноценном амнистии или тому, что в мусульманских монархиях называли словом «аман». Сомерсет даже настаивал – и это позволяет заподозрить опасные тайные намерения, – чтобы «прощение» распространялось не только на прошлые, но и на будущие проступки. Яков I, всегда проявлявший слабость, когда речь шла о друзьях, был готов удовлетворить просьбу своего любимца, однако лорд-канцлер, без чьего согласия на акте нельзя было поставить печать, воспротивился. Король рассердился, но потом уступил. «Прощение» не было подписано, а оно очень пригодилось бы Сомерсету несколько недель спустя. Не исключено, что именно поэтому он так настаивал на его получении.
Развязка наступила в сентябре 1615 года. Неизвестно, произошло ли это случайно или было подстроено врагами Сомерсета. Разыгравшиеся события напоминают романтическую драму, а исход ее во многом поспособствовал возвышению Джорджа Вильерса, который ко всему этому делу не имел ни малейшего отношения.
Однажды комендант лондонского Тауэра Джарвис Хел- вис поделился с государственным секретарем Уинвудом своими подозрениями относительно смерти Овербери, друга и советника Сомерсета, скончавшегося в Тауэре двумя годами раньше. Он признался, что еще тогда предположил, что узника отравили. Дело оказалось настолько серьезным, что Уинвуд сообщил о нем королю и лорду-канцлеру. Тогда же некий подручный аптекаря, уехавший в Голландию, сообщил одному из корреспондентов Уинвуда, что принимал участие в приготовлении клистира, после которого Овербери и умер. Все это затрагивало государственные интересы, потому что проведенное дознание указало на леди Сомерсет, чья ненависть к другу мужа ни для кого не являлась тайной.
Яков I колебался и нервничал. С одной стороны, он торжественно объявил в Тайном совете, что «желает свершения правосудия, и ни друг, ни даже сын не могут этому помешать; пусть невиновных признают невиновными. А виновные будут наказаны за свои преступления» {28}. С другой стороны, он опасался, что, копнув слишком глубоко личную жизнь Сомерсета и его жены, судьи могут извлечь на свет божий опасные тайны.
Тем временем расследование началось. 15 октября Сомерсет попрощался с королем, находившимся в своей резиденции в Ройстоне. «Когда я вновь увижу тебя?» – спросил Яков, обняв его. «Я вернусь в понедельник», – ответил молодой человек. «Возвращайся, потому что я не смогу ни спать, ни есть, пока
