— Две. Одна в башне, одна в десяти сантиметрах от люка водителя. — Странные дырки, палец не просунешь, края как будто оплавлены.
— Хочешь знать, что их убило? — Шелепин с кряхтением отлепился от брони. — Пойдем.
Они подошли к расплющенной немецкой противотанковой пушке, погнутый ствол орудия заканчивался необычным, похожим на минометный, боеприпасом.
— Надкалиберная кумулятивная граната, — указал на странный снаряд майор. — Мы там захватили противотанковый взвод в полном составе, они позицию менять вздумали, через лес было дернулись, а тут мы на дороге. Взяли пленных, допросили… Немцы говорили, что больше чем на сто метров этим стрелять смысла нет — все равно промажешь. Но на этой дистанции восемьдесят миллиметров прожигает, да еще взрывную волну внутри дает. Вот на такое Пахомов и наскочил. Та-а-ак, а вот Евграфыч едет, что-то он нам скажет…
По полю, раскачиваясь на кочках, летел трофейный мотоцикл с коляской. За рулем сидел высокий нескладный человек в когда-то синем, а теперь неопределенного цвета танкистском комбинезоне и неимоверно засаленной пилотке. Подкатив к обочине, командир ремонтного взвода, не слезая с мотоцикла, свернул трясущимися руками самокрутку и закурил. Затем неловко перекинул ногу через седло и, шаркая сапогами, подошел к командирам.
— Ну, Семен, что там у Иванова? — спросил Шелепин.
Техник-лейтенант ответил не сразу. Выпустив струю синего махорочного дыма, он некоторое время смотрел на танк Пахомова.
— Каша там, Давыдыч, — наконец ответил командир ремонтников, на правах старого друга позволявший себе некоторую фамильярность в разговоре с комбатом. — Одна «тридцатьчетверка» взорвалась… — Он выпустил еще один клуб дыма. — Не знаю уж, от чего, видимо, откол брони, бак пробило, а там пары солярки… Взорвался, короче, и выгорел. Экипаж — на куски. У машины Иванова разбит ленивец, но парень молодец, в другой танк пересел, хоть его и контузило здорово. Эту коробку мы вам за ночь наладим. Один Т-26 выгорел… Со всеми, кто в нем был. А вот со вторым…
Рогов замолчал надолго… К комбату подошел Беляков, ходивший собирать документы погибших танкистов из экипажа Пахомова.
— Ладно, Евграфыч, не томи, — нетерпеливо поторопил майор.
— Поганая история со вторым, Юрий Давыдович, — нехотя протянул техник-лейтенант. — Три попадания в башню, одно — в гусеницу, танк не горел. А экипаж цел, весь. Говорят, попали в них, двигатель заглох, ну, они и вылезли… Вот только двигатель в полном порядке, я же его на станции проверял. Сейчас залез, завел, сразу, кстати, завелся — работает. Снаряд в ведущее колесо угодил, а гусеница вся на поддерживающих роликах висит, вся на месте. Если бы в них на ходу попали — танк бы разулся, как пить дать…
— Постой, постой… — начал было Шелепин.
— А хуже всего дырки в башне, — продолжил Рогов. — Они говорят, что вылезли только после третьего… Вот только там один должен был точнехонько через заряжающего пройти, а два других — сквозь командира…
— Это что же? — севшим голосом спросил майор.
— Не знаю, — ответил Семен Евграфович. — Я их под стражу взял, на свою ответственность, а что дальше делать — не знаю.
— А ничего, — вмешался вдруг Беляков. — Передать в Особый отдел дивизии — пусть он с ними разбирается.
— Да я их перед строем… — сдавленно просипел комбат.
— Никаких «перед строем», — твердо сказал комиссар. — Посмотри вокруг!
Танкисты батальона сидели возле своих машин, придавленные внезапно свалившейся усталостью прошедшего боя, кто-то уже спал. Некоторые экипажи, не дожидаясь команды, начали маскировать свои танки.
— Ребята дрались честно, пехота нас на руках готова носить. А ты хочешь им сказать, что среди нас есть дезертиры? Не надо, Юра.
— Будь по-твоему, — махнул рукой майор. — Помалкивайте об этом, к тебе, Петров, это тоже относится… Кого еще черти несут?
По полю, почти по следам Рогова, ехал трофейный же открытый автомобильчик.
— А это тебя, Юра, комдив пред свои светлые очи требует, — усмехнулся Беляков. — Как пить дать.
В машине и впрямь оказался адъютант комдива — Тихомиров вызывал комбата в штаб. Приказав Белякову и Петрову приводить батальон в порядок, майор уселся в машину и укатил.
Петров и комиссар начали приводить батальон в порядок. Безжалостно подняв засыпающих людей на ноги, они заставили их маскировать машины как следует. Одного танкиста отправили к пехотинцам за полевой кухней. Вернулся Турсунходжиев, ходивший осматривать потерянный в первой атаке Т-26. Оказалось, что машину подбили из противотанкового ружья немецкие бронебойщики — в дырки в борту не проходил даже мизинец, одна из пуль перебила бензопровод. Танк выгорел не до конца, пушку вполне можно было снять и переставить на танк погибшего Кононова. В «тридцатьчетверку» Пахомова пересел экипаж одного из танков роты Иванова, что ворвались в Воробьево вместе с 715-м стрелковым. Их машину уже в поселке подбили немецкие истребители танков, швырнув на крышу моторного отделения теллер- мину, когда танкисты оторвались от пехоты и выскочили вперед. Подъехала полевая кухня с горячим то ли обедом, то ли уже ужином, и Беляков приказал старшему лейтенанту идти к своему экипажу.
Безуглый уже сбегал к кухне с котелками, притащив горячей каши с маслом и две буханки хлеба. Симаков расстелил брезент на моторном отделении, ждали только Осокина, которому вдруг приспичило полезть проверять ходовую. Экипаж сидел молча, говорить не хотелось, когда снизу вдруг донеслись странные звуки — водителя, похоже, выворачивало наизнанку. Не дожидаясь команды, Безуглый соскочил с машины и полез посмотреть, с чего это мехвод вздумал перед едой метать пищу.
— Тю-у-у! — с неподдельной радостью крикнул радист откуда-то снизу. — Глянь, славяне, Васька немца привез!
— Что ты мелешь? — приподнялся на локте Симаков. — Какого немца?
— Ну, какого именно — это сказать сложно. Он тут между катками… Распределен.
— Бюэээ!
— Васька, хватит изображать тут, мы последний раз вчера ели, тебе ж все равно блевать нечем, — голос москвича звенел, и это было страшно. — Да вы спускайтесь, посмотрите!
Да ну тебя, — проворчал наводчик и улегся обратно. — Я жрать собираюсь, а ты тут всякое дерьмо глядеть зовешь.
Петров представил, каково было пацану-водителю увидеть следы своей работы — застрявшие в траках ошметки мяса, и его самого замутило.
— Кончай куражиться, Сашка, — устало приказал старший лейтенант. — Осокин, хватит там удобрять, плюнь и иди есть.
Над моторным отделением показалось совершенно белое лицо водителя, несколько мгновений он смотрел на разложенную на брезенте еду, затем сполз на землю. Пошатываясь, Осокин отошел от танка на несколько метров и сел под березой, уткнув голову в колени. Плечи его тряслись. Симаков с минуту смотрел на плачущего водителя, затем решительно поднялся и собрался уже спрыгнуть с танка, когда почувствовал у себя на плече руку командира.
— Не надо, Олег, — покачал головой Петров. — Пусть поплачет. Это тяжело, я по себе знаю.
— Да что тут тяжелого? — удивился забравшийся на танк радист.
Он схватил свой котелок и как ни в чем ни бывало принялся наворачивать кашу, затем поглядел на командира и наводчика.
— А вы чего ждете? Остынет же.
Симаков медленно опустился на колено и пристально посмотрел на радиста, уминавшего кашу так, что за ушами трещало.
— Слышь, Сашка, — протянул волжанин, и голос его не предвещал ничего хорошего. — А скажи мне —
