Стрейкен не обернулся. Ему это было не нужно. Не сейчас.
— Вы меня приглашаете? Очень любезно с вашей стороны.
Дыхание Верховена отдавало алкоголем. Стрейкен чувствовал это, даже стоя к нему спиной. Скорее всего, Верховен целый вечер поджидал его в пабе. Что Стрейкен мог сделать? Он не мог сказать ему «нет», ведь тот был полицейским. Поэтому Стрейкен просто пожал плечами и ничего не ответил. Верховен положил руку ему на плечо и подтолкнул. Не сильно, но достаточно, чтобы Стрейкен споткнулся.
— Вы не позвонили, Банбери. Я скучал по вас.
Они стояли на верхней площадке лестницы. Верховен был совершенно прав. Стрейкен забыл о том, что должен проходить ежедневную регистрацию. Теперь, правда, это было неважно: Верховен был прекрасно осведомлен о его передвижениях.
— Что вы хотите, Рутгер? — Стрейкен впервые повернулся к нему лицом. Верховен был одет в черные ботинки, черные брюки, черный кожаный плащ и кожаные перчатки. Он напоминал агента гестапо. Загорелое лицо Верховена раскраснелось; он явно хотел наехать на Стрейкена.
— Пришел посмотреть, как дела. И выяснить, где вы были этим вечером. Так где вы были, Банбери?
Они вошли в квартиру. Стрейкен снял куртку и бросил ее на диван.
— Гулял. Повидал старого друга.
Верховен не слушал: рассматривал фотографии. Он был очарован, как ребенок, впервые посещающий аквариум.
Особенно его поразил один снимок, он долго стоял перед ним, и Стрейкен восхитился его вкусом. Это был широко раскрытый рот манты: безвредного гиганта, одного из многочисленных обитателей морского заповедника Сангалаки у Калимантана. Она плыла прямо на него, не осознавая присутствия фотографа. Ее пасть была широко раскрыта. Она втягивала в себя планктон огромными жабрами размером с ворота. Стрейкен мог сам легко оказаться ее добычей, пасть занимала весь кадр, лишь по краям был тонкий ореол голубизны. Не сразу становилось понятно, что именно изображено на фотографии, и в этом заключалась ее особенная привлекательность.
— Итак? — Верховен наконец оторвался. Снимок явно произвел на него сильное впечатление. Возможно, теперь он понял, почему Стрейкен так настойчиво просил вернуть пленки.
— И почему вы не позвонили?
— Я забыл.
— Ах забыли? А что если я снова вас арестую и забуду отпустить?
Стрейкен ничего не ответил на издевку. Пусть позабавится. Если у Верховена есть что сказать по делу, то он скоро перестанет ерничать.
— Расскажите мне про запонку на вашей шее.
Стрейкен снова промолчал. Теперь Верховен все знал про запонки. Он разговаривал с Мишель Ньюкрис. Она отдала ему вторую запонку и заполнила те пробелы, которые Стрейкен оставил в «Схипхоле». Не имело смысла повторять то, что Верховен уже знал. — Это ведь одна из пары, да? Другая была у Кристин Молине. Именно поэтому вы и дали ей наркотик. — Верховен сопоставил факты, но сложив два и два, получил ноль.
— Ее звали Молли Ньюкрис. И это она пыталась ввести мне наркотик, так что прекратите заниматься ерундой. На Кюрасао у нее не было запонки, и вы это хорошо знаете. Запонку вам отдала утром ее мать. — В подтверждение своих слов Стрейкен бросил на стол журнал, взятый из квартиры Молли.
Верховен не подал вида, что удивился. Настоящее имя Кристин еще не сообщалось официально.
— Как вы узнали, кто она на самом деле? Вам сказал Купманс?
— Нет. — Стрейкен видел, что Верховен очень хочет услышать всю историю, и решил в этом удовольствии ему отказать. Верховен заволновался, как будто бы не мог решить, как ему на него давить — физически или морально. Стрейкен наслаждался его растерянностью.
— Вы встречались с ее матерью? Когда? Сегодня днем?
— Я уже сказал, что встречался со старым другом.
Верховен крепко сжал руки. Кожаные перчатки заскрипели. Было видно, как он старается справиться с эмоциями.
— Я думаю, мне стоит забрать и вашу запонку. Это важная улика в деле. Мне придется ее конфисковать. Если вы говорите правду, то мы оставим вас в покое. Отдайте мне запонку. Будьте умницей.
Стрейкен усмехнулся. Он не собирался убивать Молли, и Верховен об этом знал. У голландца было уже достаточно оснований закрывать дело, и причина его появления была личной. Возможно, Верховен знал историю про наследство и решил сам этим заняться. Может, он просто забыл координаты, которые прочитал в «Схипхоле». А может, для того, чтобы закрыть дело, ему и впрямь она была необходима. Его визит мог закончиться только одним. Если Верховен хотел драки, то Стрейкен был только рад.
Когда Стрейкену было тринадцать лет, Гамильтон отправил его в Брэдфилдский колледж, красивую старую школу в сельской местности Беркшира. Отец Стрейкена успел отслужить двадцать лет в армии, и поэтому Стрейкен получал стипендию, которая покрывала большинство расходов. Образование Брэдфилд давал самое обычное, но у учебного заведения были отличная спортивная площадка и бассейн. Там Стрейкен и расходовал б
Смерть родителей сделала его замкнутым. Чаше всего он проводил время в одиночестве. Он был против всего мира, и миру оставалось только опасаться его. Он был обижен на жизнь за то, как она обошлась с ним, и вымешал свою злобу на одноклассниках — во время завтрака, в спальнях, в раздевалках. Это было дорогое образование, за которое приходилось платить синяками и царапинами. Если кто-то оскорблял его, Стрейкен без лишних слов бросался в драку. Если противник не сдавался сразу, то они дрались, пока их не разнимали. За пять лет Стрейкен сильно развился физически, стал отличным пловцом, и в школе было мало парней, решавшихся вступить с ним в схватку. Большинство из них старались обходить его стороной, а те, кто этого не делал, быстро узнавали, что дерется он не раздумывая и всерьез.
В драке люди инстинктивно защищают голову, пах и живот. Стрейкен быстро научился бить в другие места. Он бил по коленям, ступням и пальцам. К пятнадцати годам Стрейкен в совершенстве овладел тонкостями рукопашного боя: за минимум времени причинял максимум боли и выматывал противника так, что тот не мог продолжать драку. Он не был самым крупным и сильным, но в нем было столько дьявольской злости, что он мог терпеть боль до победного конца. Тогда это многого стоило. Иногда помогало и сейчас.
Директор школы видел, что происходит, и пригрозил Стрейкену, что если он не научится владеть собой, то его выгонят из школы. Директор обсудил это с Гамильтоном, и тот принял мудрое решение, за которое Стрейкен был благодарен ему до сих пор. На каникулах Гамильтон оплатил для него в качестве обучения самоконтролю курсы борьбы в местном спортзале. Занятия вел израильтянин, работавший на Моссад; Стрейкену он преподавал крав мага.
Большинство восточных военных искусств всегда имеют в себе сильный духовный элемент дзен- буддизма. Самозащита и борьба без оружия — это результат сотрудничества тела и ума, пребывающих в гармонии. Жестокость — последнее средство. Крав мага — совсем другое. Она зародилась на улицах Братиславы и была развита позже в израильской армии в 1950-е годы. Крав мага отличается простотой и эффективностью и учит своих последователей реагировать, не раздумывая. Где это уместно, она учит их повышать уровень жестокости в бою. Правоохранительные органы ее обожают.
Стрейкен тоже ее обожал. Обучение всегда было основано на реальных ситуациях. Инструкторы подвергали учеников тому же уровню стресса, который они могли встретить в настоящей атаке. Все было очень просто: локти, колени, кулаки. Он ходил туда дважды в неделю в течение трех лет во время школьных каникул. Он сразу перестал драться в школе: боялся нанести слишком сильные травмы.
Но это было давно. Сейчас все изменилось. Стрейкен сказал Верховену:
— Если вам нужна запонка, подойдите и возьмите.
— Банбери, мы взрослые люди для этих игр. Отдайте запонку, или я буду вынужден арестовать вас за
