— И Гусика Финк-Ноттля.
— Да ну?
— Насколько я понял, ты только что обручилась с последним.
— Правильно понял.
— Потому я и сказал, что всё это чепуха. Не может такого быть, чтобы ты любила Гусика.
— Это ещё почему?
— Потому, что такого быть не может.
Я имею в виду, само собой, не могла она любить Гусика. Бред, да и только. Никто не мог любить придурковатую особу Гусика Финк-Ноттля, кроме такой же придурковатой особы Медлин Бассет. Однозначно. Гусик, конечно, был прекрасным парнем — любезным, обходительным, вежливым, и, если б у вас на руках вдруг оказался больной тритон, он всегда подсказал бы, что надо сделать до прихода доктора, — но вряд ли нормальная девушка согласилась бы стоять с ним рядом, слушая марш Мендельсона. Я ни секунды не сомневался, что начни вы тыкать в лондонских девиц пальцами наугад, вам не удалось бы ни одну из них отвести под венец с Огастесом Финк-Ноттлем, если предварительно вы не дали бы ей наркоз.
Примерно в тех же выражениях я высказал свои мысли Анжеле, и она вынуждена была признать, что я прав.
— Ну, хорошо, бог с тобой. Допустим, я его не люблю.
— Но тогда для чего, пропади всё пропадом, ты согласилась на его предложение?
— Для смеха.
— Для смеха?
— Вот именно. И я повеселилась от души. Видел бы ты Тяпину физиономию, когда я сообщила ему о помолвке.
Внезапно меня осенило.
— Ха! Это был жест.
— Что?
— Ты обручилась с Гусиком, чтобы досадить Тяпе?
— Да.
— Ну вот, я и говорю. С твоей стороны это был жест.
— Ну, можно и так сказать.
— И я скажу тебе кое-что ещё, чтоб ты знала. Этот твой жест — низкий, подлый трюк, иначе не назовёшь. Мне стыдно за тебя, юная леди.
— Не понимаю, чего ты разбушевался?
Я презрительно скривил нижнюю губу.
— И не поймёшь, потому что женщина. Все вы одинаковы. Слабый пол! Сделаете пакость, а потом мило улыбаетесь, да ещё задираете нос, что напакостили. Вспомни Далилу и Самсона.
— Вот интересно, откуда ты знаешь про Далилу и Самсона?
— Возможно, ты не в курсе, но когда я учился в школе, я выиграл приз за знание Священного Писания.
— Ах да, помню. Огастес упоминал о тебе в своей речи.
— Да, конечно, — торопливо сказал я. Честно признаться, мне совсем не хотелось вспоминать речь Гусика. — Вот я и говорю, вспомни Далилу и Самсона. Обкорнала бедолагу, пока тот спал, а потом хвасталась этим почём зря. Правильно говорят: «О женщины, женщины!»
— Кто?
— В каком смысле «кто»?
— Кто так говорит?
— Ну, вообще. Ужасный пол. Надеюсь, ты это прекратишь?
— Что именно?
— Свою идиотскую помолвку с Гусиком.
— Ни за что на свете.
— И всё для того, чтобы Тяпа глупо выглядел.
— Разве он глупо выглядит?
— Да.
— Так ему и надо.
Я потихоньку начал понимать, что мне, если так можно выразиться, никак не удаётся стронуться с места. Помнится, когда я выиграл тот самый приз за знание Священного Писания, мне пришлось зубрить факты, касающиеся Валаамовой ослицы. По правде говоря, сей час я уже с трудом вспоминаю, в чём там было дело, но у меня осталось общее впечатление, что она, ослица, упиралась ногами, пряла ушами и ни за какие коврижки не соглашалась и шагу сделать. Так вот, у меня возникло такое ощущение, что эта самая ослица и Анжела — близнецы-сёстры. Всё равно что две горошины из одного стручка. Есть такое слово, начинается на «не» — «не»-как-там, «неподат»-что-то, — нет, забыл. Короче, я имею в виду, Анжела заупрямилась, дальше некуда.
— Глупая гусыня, — произнёс я.
Она взьерепенилась.
— Я не глупая гусыня.
— Ты самая настоящая глупая гусыня и сама об этом знаешь.
— Ничего подобного я не знаю.
— Губишь Тяпину жизнь, губишь Гусикову жизнь, и всё ради сведения дешёвых счётов.
— Тебя это не касается.
Я не мог не воспользоваться предоставленной мне лазейкой.
— То есть как не касается? Думаешь, я стану спокойно смотреть, как ты губишь две жизни, с которыми я учился в школе? Ха! Кроме того, ты влюблена в Тяпу по уши.
— Неправда!
— Да ну? Кому ты это говоришь? Если б мне платили по фунту каждый раз, когда ты смотрела на него с немым обожанием во взоре, я давно бы стал мультимиллионером.
Она посмотрела на меня, но отнюдь не с немым обожанием во взоре.
— Послушай, оставь меня в покое. Сходи, проветрись.
Я встал и выпрямился во весь рост.
— Ты права, — с достоинством произнёс я. — После разговора с тобой мне просто необходимо проветриться. Я ухожу, потому что сказал всё, что хотел сказать.
— Слава богу.
— Позволь мне только добавить:
— Не позволю.
— Прекрасно, — холодно бросил я. — В таком случае счастливо оставаться.
Я надеялся, мои последние слова, если вы меня понимаете, уколют её, лучше некуда.
Когда я покинул беседку, моё настроение можно было определить двумя прилагательными: «унылое» и «угрюмое». Не стану скрывать, я ожидал от нашей беседы совсем других результатов.
По правде говоря, поведение Анжелы меня потрясло. Странно, но факт: никто даже не задумывается, сколько вредности скрывается в женщине, если у неё что-то не получается в любви. Мы с Анжелой постоянно общались с той поры, когда я ещё бегал в коротеньких штанишках, а она шепелявила по причине отсутствия передних зубов, но я никогда не предполагал, что она способна на такое злостное коварство. Я всегда считал свою кузину простой, милой, доброй, одним словом, классной девчонкой, которая и мухи не обидит.
А сейчас она бессердечно смеялась (по крайней мере тот смех, что я слышал, нельзя было не назвать бессердечным), словно была хитрой, расчётливой светской львицей и потирала руки от удовольствия, преждевременно сводя Типу в могилу.
Я говорил и буду говорить, что все девицы немного чокнутые. Прав был Киплинг, что не доверял особям женского пола.
Сами понимаете, в данных обстоятельствах мне не оставалось ничего другого, как пойти в столовую,
