казаки, безжалостно сбивая длинными пиками. Валериан не позволил своим преследовать чересчур долго, отвел их за пушки и снова выстроил фронтом.
— Хорошо размялись, ваше сиятельство! — Бутович широко улыбался, не замечая, что у самого рассечена щека почти у самого глаза.
Мадатов держал саблю острием вниз, ожидая, пока стечет кровь. Саднило плечо, левое, — саксонец наскакал сбоку и ударил, но Проб в этом момент прыгнул вперед, лезвие соскользнуло по ментику, а синего всадника срубил подоспевший Чернявский.
— Да, неплохо, не больше сотни ушло. Но готовьтесь, штабс-ротмистр. Думаю, что на этом не кончилось.
Но про себя Валериан подумал, что, пожалуй, другого дела сегодня им не подвернется. Чересчур легко принял свое поражение неприятель. Мог попробовать оторваться от преследования, перестроиться и контратаковать, но предпочел уйти, не делая лишних усилий. Турецкая конница так просто не уступила бы.
Может быть, уж очень неожидан и силен был удар, а может быть, излишне раздута слава великой армии.
Они простояли до вечера, но больше их не атаковали. Видимо, судьба двух изрубленных эскадронов изрядно смутила саксонского генерала. Посылать небольшой отряд, чтобы отогнать русский заслон, он не осмелился, а выводить из города всю дивизию казалось ему шагом вовсе неверным. На них тут же навалились бы кавалеристы Ламберта и Чаплица, да подоспевшие гренадеры Каменского-старшего.
Кленгель втянул все свои силы в город, отбил два штурма, но, обмыслив ситуацию, благоразумно решил не ожидать третьего. В семь часов пополудни над монастырем, стоявшим у западного предместья, поднялось белое полотнище.
Ланского Валериан нашел у ограды монастыря. Генерал уже сидел на лавочке, посасывая короткую трубку, и выглядел раздосадованным.
— Что за война! Я и махнуть-то едва успел. Надо было мне с тобой, Мадатов, идти. Вы-то рубились.
Валериан улыбнулся:
— Было дело, Николай Сергеевич, но — только утром. А потом так же стояли, сушились.
— Да, ветер нам, в общем, помог. Ночью врага глушил, с утра тучи поразогнал. Весь день жарило, думаю, и дальше так же будет. Сложновато нам придется на марше.
Он вдруг вскочил и нахлобучил кивер, стоявший рядом на камне. Валериан оглянулся. По пыльной улочке к ним подъезжала группа конных — генерал Тормасов с конвоем и свитой.
— Ваше высокопревосходительство! — Ланской сделал два шага вперед и тщательно утвердил себя на земле. — Имею честь поздравить вас с победой над сильным и искусным врагом!
Командующий молча наклонил голову.
— Позвольте представить вам подполковника князя Мадатова. Командуя отдельным отрядом, он перерезал северную дорогу и отразил все попытки неприятеля опрокинуть заслон. Командир первого батальона Александрийского гусарского — один из лучших кавалерийских офицеров армии.
— Я запомню, генерал. Спасибо вам, князь. Ваши действия сегодня изрядно способствовали успеху все-то нашего дела.
Валериан вытянулся, сдвинул каблуки, прозвенев шпорами. Когда Тормасов проехал мимо, Ланской вернулся на лавочку. Поманил стоявшего в отдалении гусара. Тот подскочил и достал из ташки манерку и медный стаканчик.
— Присаживайся, Мадатов. Много людей потерял?
— Один убит, трое ранено. Это у наших. И у казаков четверо.
— А у саксонцев?
— Думаю, не менее сотни убитых с ранеными, да еще пленные. Двух эскадронов как не бывало.
Ланской выпил и крякнул. Денщик вынул из ладони командира стаканчик, наполнил и протянул Валериану.
— Выпей, Мадатов, за очередной свой успех. Но только особенно не гордись. Кто перед нами был? Солдаты короля Фридриха-Августа. Хорошо дерутся, не спорю. Особенно пехотинцы. Но командиры у них ниже среднего. Чуть лучше австрийцев. Подожди, пока мы до
Валериан подождал, пока стекут в рот последние капли, опустил стаканчик и выдохнул. За два года службы в Александрийском он не только привык к водке, но и начал находить вкус в обжигающем горло напитке.
— Все равно победа, Николай Сергеевич. Победа!
— Навалились армией на дивизию, конечно же, раздавили. Ну да, ловко окружили, быстро подошли, не дали за стенами отсидеться. Домишек, правда, сожгли без счета — как местные зимовать соберутся?
— До зимы еще дожить надо, — осторожно заметил Валериан.
— Это ты прав. На чью сторону Дед Мороз станет, нам пока и неведомо. Знать бы, Мадатов, что там, на Смоленской дороге, творится. Где Багратион, где Барклай? Почему не вместе, почему врозь держатся? А где же там Яша Кульнев? Я слышал — их корпус к северу отошел, за Полоцк. Чего ждут, почему пропускают Наполеона? Тормасов приказал — я туда Новицкого с взводом отправил. Должен пробраться, отвезти письмо и с обратной депешей вернуться. Хоть бы одно слово оттуда, хоть бы глазом одним заглянуть — что же творится?..
Ротмистр Новицкий выскочил на пригорок, бросил саблю в ножны и огляделся.
Последние французские пехотинцы бежали вниз к мосту, уже не оглядываясь, чувствуя спиной, что русская кавалерия утомилась рубкой и отстает. Все пространство впереди до самого берегового откоса завалено было трупами. Оттуда, из разных концов, повинуясь нескольким нотам «аппеля»[5] съезжались гусары в темно-синих ментиках. Впереди ближней группы поднимался к Новицкому хорошо знакомый ему человек в мундире солдатского сукна; он плотно сидел в седле, словно с рождения прирос к форменному ленчику[6], саблю держал обнаженной и опущенной острием к земле, давая стечь крови, мощные черные бакенбарды раздувались на энергичном лице. Шеф Гродненского гусарского полка генерал-майор Яков Петрович Кульнев только что выбил войска маршала Удино из небольшого местечка на севере Белоруссии.
Деревня горела за спиной. Трещали и ухали, разламываясь, бревенчатые срубы, страшно мычали коровы, кричали люди, выхватывая из пламени детей, еду, утварь, нажитую за несколько спокойных десятилетии. Где-то еще стучала ружейная перестрелка, а из сарая у самой околицы истошно визжала забытая свинья, к которой уже приступал страшный жар полыхающих рядом стен.
— Унтер! — окликнул Кульнев спешившего мимо гренадера в мундире Северского полка. — Вернись, прикончи свинью. Сумеешь вытащить — ваша. Будет чем и позавтракать.
— Да отчего же, ваше превосходительство, и приколем, и вытащим. Дело известное. Пошли, ребята!
С полдесятка гренадер повернули вслед сержанту и побежали назад. Кульнев же повернулся и начал вглядываться только вперед, вниз, на берег реки, где уже строились егеря и гренадеры Павловского полка.
Было довольно светло, время подходило, должно быть, к семи. С трех часов пополуночи они штурмовали село, выбили, наконец, пехоту французов и прогнали ее за мост. Но там батальоны и батареи Удино стали твердо, готовясь встретить русских у переправы.
— Как называется это селение, Яков Петрович?
Занятый своими мыслями, Кульнев не заметил, что к нему уже подъехал командующий. Генерал- лейтенант Петр Христианович Витгенштейн настроен был благодушно. Он был доволен, что его корпусу дали самостоятельное задание, что он не должен более тянуться за Барклаем к Смоленску, раз за разом атаковать железные колонны Наполеона, надеясь придержать их размеренный марш, теряя солдат в отчаянных и бесполезных схватках.
Нынешнее его положение было куда как понятней. Он прикрывал столицу от флангового марша двух
