Послушайте же! Только это и стоит между нами? Ведь тогда…
— Вовсе не это!
— Ведь тогда все в порядке. С минуты на минуту денег у меня будет хоть отбавляй. Это более или менее секрет… собственно, даже строжайший секрет, так что не проговоритесь, но дядя Джо собирается отстегнуть мне пару тысяч. Дал слово. Две тысячи шуршалочек. Стопроцентно!
— Дядя Джо?
— Ну, вы знаете, — старикан Кибл. Он дает мне две тысячи фунтов, а я покупаю долю в конторе букмекера и начинаю грести деньги лопатой. Это же и ребенку понятно. Тут хочешь не хочешь, а разбогатеешь. Только посмотрите на идиотов, которые каждый день спускают на скачках всю свою наличность! А кто ее забирает? Букмекеры! Один мой друг, мы с ним вместе в Оксфорде были, партнер букмекера, и они возьмут меня, если…
Серьезность этой информации заставила Еву отступить от твердого правила не смотреть на Фредди, когда он впадал в чувствительное настроение. И если она хотела оборвать его лекцию о финансах, лучше способа не нашла бы: едва их взгляды встретились, как Фредди утратил способность хоть что-то соображать и начал заикаться. Взгляд Евы, устремленный прямо на него, всегда ввергал его в такое состояние.
— Мистер Кибл намерен дать вам две тысячи фунтов?
Еву охватил мучительный стыд. Если она чем-нибудь в себе и гордилась, так только тем, что она верный друг, надежная опора. И вот теперь ей пришлось взглянуть в лицо неприятной истине: с момента приезда в Бландингс она самым гнусным образом бросила интересы Филлис Джексон на произвол судьбы. Она безоговорочно обещала Филлис, что возьмет ее отчима за шиворот и пламенными словами пробудит в нем совесть, после чего он отсчитает три тысячи фунтов, которые так нужны Филлис для покупки фермы в Линкольншире. А что она сделала? Да ничего!
Ева была сама честность даже в сделках с собственной совестью. Другая девушка могла бы сказать, что ей просто не представилась возможность поговорить с мистером Киблом наедине. Но она презрела подобную отговорку: если бы она захотела, то сумела бы застать его одного уже двадцать раз, и ей это было известно. Нет. Она уступала мягкой настойчивости Псмита и проводила свободное время с ним, а про Филлис и ее беды просто не вспоминала. Да, с отвращением к себе она признала, что вовсе забыла про Филлис.
И все это время мистер Кибл широкой рукой осыпал деньгами, тысячами и тысячами фунтов, таких никчемных молокососов, как Фредди! Одного ее слова было бы достаточно, чтобы Филлис уже…
— Две тысячи фунтов, — повторила она ошеломленно. — Мистер Кибл?
— Ага! — сияя, вскричал Фредди. Первый шок от того, что он обрел возможность поглядеть ей в глаза, миновал, и теперь он предавался этому занятию с полным самозабвением.
— Но за что?
Восхищенные глаза Фредди забегали. Любовь, вдруг сообразил он, чуть было не вызвала его на опасную откровенность.
— Ну… ну, не знаю, — промямлил он. — Так просто, понимаете? Просто так.
— Вы просто пошли к нему и попросили эту сумму?
— Э… ну… э, да. Примерно так.
— И он не возражал?
— Нет. Вроде даже был доволен.
— Доволен! — Ева задохнулась. Так мог бы почувствовать себя человек, который вдруг обнаружил, что яма у него на заднем дворе, мимо которой он проходил с полнейшим равнодушием, это вход в пещеру с сокровищами.
Если операция по извлечению денег из мистера Кибла не только проста, но еще и доставляет удовольствие жертве… Внезапно она осознала, что ей совершенно необходимо лишиться общества Фредди. Ей надо было подумать.
— Ну, так как же? — сказал Фредди. — Вы согласны?
— На что? — рассеянно спросила Ева.
— Да выйти за меня замуж, а то на что же? Я, собственно, хотел сказать, что обожаю землю под вашими ножками, ну и прочая такая же чушь… то есть я хотел сказать: и все такое прочее. И теперь, когда вы знаете, что я получу эту пару тысяч и стану партнером букмекера… и все такое прочее. Так я хочу сказать…
— Фредди, — напряженно сказала Ева сквозь зубы, давая передышку своим замученным нервам. — Уйдите, пожалуйста.
— А?
— Я не хочу выходить за вас замуж, и мне надоело повторять вам это. Уйдите, пожалуйста, оставьте меня в покое… — Она умолкла, все та же врожденная честность указала ей, что она изливает на своего злосчастного поклонника злобу, которую должна была бы адресовать самой себе. — Простите меня, Фредди, — добавила она более мягко, — я нечаянно сорвалась. Я знаю, что вы питаете ко мне самые нежные чувства, но, честное слово, я не могу выйти за вас замуж! И вы ведь, конечно, не хотите жениться на девушке, которая вас не любит.
— Нет, хочу, — непоколебимо ответил Фредди. — То есть если она — это вы. Любовь — крохотное семечко, которое холод может погубить, но если ее растить и лелеять, согревая благостным теплом преданного сердца…
— Но, Фредди…
— Она расцветает пышным цветом, — торопливо договорил Фредди. — То есть я хочу сказать, что любовь приходит после брака.
— Чепуха!
— Но именно так было в «Светском браке».
— Фредди, — сказала Ева, — я правда больше не могу разговаривать! Будьте милым, уйдите, хорошо? Мне надо о многом подумать.
— Ах, подумать! — сказал Фредди с уважением. — Будет сделано!
— Большое спасибо.
— О… а… не за что. Ну, пока-пока!
— До свидания.
— Увидимся к вечеру, а?
— Конечно, конечно!
— Отлично! Так, чип-чип!
И высокородный Фредди, вполне довольный, наконец-то усмотрев, как ему казалось, что вторая сторона смягчается, повернулся и зашагал к дому, вскидывая длинные ноги.
III
Убаюканный солнечным теплом городок Маркет-Бландингс являл собой такую мирную картину, что Ева, свернув на главную улицу, средоточие жизни и мысли этих мест, вновь ощутила тихое спокойствие, которого ее лишил разговор с Фредди. Ощущение, что Маркет-Бландингс оставался точно таким же из века в век, навевало приятную безмятежность. Беды и заботы могли допекать поколения, сменявшие друг друга в его стенах, но они не тревожили обомшелую церковь с массивной четырехугольной колокольней, и лавочки с красными черепичными крышами, и старинные гостиницы, чьи верхние этажи так уютно нависали над тротуаром. Ева задумчиво шла к «Гербу Эмсуортов», чрезвычайно респектабельной харчевне, куда лежал ее путь, а справа и слева от нее за сводами арок открывался бодрящий живописный вид на зеленые прохладные уголки, говорившие о былых столетиях.
Главная улица Маркет-Бландингса чем-то напоминала дремлющий двор средневекового монастыря. И ничего современного за исключением кинотеатра. Но и он тут именовался «Электрическим театром», был увит плющом и увенчан высокими дымовыми трубами.
Впрочем, заключение это было слишком поспешным: на главной улице стояло еще одно современное здание с вывеской, гласившей «Дж.Банкс, парикмахер», и Ева как раз поравнялась с заведением мистера Банкса.
В любом другом месте оно могло бы показаться привлекательным, но на фоне Маркет-Бландингса
