как он, Бакстер, вышел на галерею — иначе до него донесся бы скрип засовов. Нет. Целью врага был сад. Иными словами, терраса. А почему? А потому, что где-то на террасе спрятано украденное колье.
Облитый светом звезд, Бакстер попытался воссоздать разыгравшуюся тут сцену и воссоздал ее с поразительной точностью. Он увидел, как в воздухе сверкнули брильянты. Он увидел, как колье было схвачено. Но на этом он застрял. Увидеть, как колье спрятали, он не сумел при всем старании. Однако колье несомненно спрятали — и в каких-нибудь двух-трех шагах от места, где он стоял. В этом он не сомневался.
Он покинул свой пост у двери и начал бесцельно расхаживать по террасе, попирая шлепанцами упругий дерн.
Ева выглянула из своего куста. Дали скрывал мрак, но дружественная ей Судьба не покинула ее и тут. В начале ночи был миг, когда Бакстер, разоблачаясь ко сну, рассеянно поколебался, надеть ли ему коричневую пижаму или светло-лимонную, даже не подозревая, что зависит от его выбора. Судьба направила его руку к лимонной. И вот теперь в смутном свете он бросался в глаза, как белое перо Генриха Наваррского на поле брани. Еве было легко следить за его движениями, и, когда он отдалился от своей базы на расстояние, позволявшее рискнуть, она выскользнула из своего убежища и стрелой умчалась под безопасный кров. А Бакстер прислонился к балюстраде и мыслил, мыслил, мыслил.
Возможно, прохладный воздух, игравший вокруг его голых лодыжек, в конце концов остудил дерзающий дух секретаря и внушил ему тревожную мысль, что он поступает крайне неосторожно, оставаясь на столь открытом месте. Шайка грабителей навряд ли перед чем-нибудь остановится, когда ставка — драгоценное колье, и до Компетентного Бакстера вдруг дошло, что в своей светлой пижаме он соблазнительнейшая мишень для любого негодяя, затаившегося… Ну, например, вон в том кусте. И при этой мысли теплую летнюю ночь вдруг пронизал холод. С почти судорожной быстротой секретарь повернулся, чтобы вернуться в замок. Упорство — упорством, но глупо быть опрометчивым. И последние ярды своего пути он преодолел с рекордной быстротой.
И обнаружил, что свет в вестибюле погашен, а входная дверь затворена и заперта.
III
По мнению наиболее вдумчивых исследователей Жизни, счастье в нашей юдоли зависит главным образом от умения принимать то, что есть. Сообщение о том, кто, можно сказать, довел такой подход до совершенства, мы находим в трудах одного именитого арабского писателя. Он повествует о путнике. Уснув под вечер на травке, под которой прятался желудь, он, проснувшись, обнаружил, что от тепла его тела желудь пророс и теперь он покоится футах в шестидесяти над землей среди верхних ветвей могучего дуба. Спуститься было невозможно, и он принял положение вещей с полным душевным спокойствием. «Я не могу, — сказал он, — подчинить обстоятельства своей воле, а потому я подчиню свою волю обстоятельствам. Итак, я принимаю решение остаться тут». Что он и сделал.
Руперт Бакстер перед запертой дверью замка Бландингс и не подумал подражать этому замечательному философу. Вряд ли сыщется человек, который испытает лишь безоблачную радость, оказавшись за стенами загородного дома в половине третьего утра в лимонного цвета пижаме. Бакстер же был человеком, которого Природа менее других приспособила благодушно сносить подобное. Его огненный надменный дух яростно восставал против нестерпимого положения, в которое ловким маневром его поставила Судьба. Он даже зашел так далеко, что злобно пнул входную дверь. Убедившись, однако, что он только ушиб пальцы на ноге, ничего при этом не достигнув, Компетентный приступил к проверке, нельзя ли проникнуть внутрь без помощи дверного молотка, грохот которого неизбежно поднимет на ноги весь дом, что его отнюдь не прельщало. В пределах возможного он старательно избегал общества заполонивших замок юных бездельников, для которых не было ничего святого, и решительно не хотел предстать перед ними в этот час и в этом костюме. Покинув парадную дверь, он двинулся в обход замка, и душа его приуныла еще больше. В средние века, в тот бурный период английской истории, когда стены возводились толщиной в шесть футов, а окно было не столько окном, сколько удобным приспособлением, чтобы лить расплавленный свинец на головы посетителей, Бландингс слыл неприступной крепостью. Но никогда еще и никому он не казался столь неприступным, как в эти горькие минуты Компетентному Бакстеру.
У человека дела, не снисходящего до лирических эмоций, есть свое уязвимое место: в минуты испытаний красоты Природы не способны пролить целительный бальзам на его истерзанное сердце. Будь Бакстер наделен мечтательным, поэтическим темпераментом, он мог бы теперь черпать всевозможные бальзамы из того, что его окружало. Воздух дышал благоуханием освеженной росой растительности; робкие неведомые зверюшки появлялись и исчезали возле его шагающих ног; в парке запел соловей, и было что-то необычайно величественное во взмывающей к небу громаде замка. Но Бакстер временно лишился обоняния; робкие не-ведомые зверюшки вызывали в нем страх и отвращение; соловей оставил его равнодушным, а единственная мысль, которую ему внушали могучие стены замка, сводилась к тому, что человеку, желающему проникнуть внутрь, потребуется полтонны динамита, не меньше.
Бакстер остановился. Он почти достиг того места, откуда отправился в путь, который проделал, так и не обнаружив выхода из своих затруднений. Он надеялся встать под чьим-нибудь открытым окном и мелодичным предостерегающим свистом привлечь к себе внимание спящего. Но первый же свист, который он испустил среди предрассветной тиши, прозвучал в его ушах, как паровая сирена, и потом он издавал только мышиный писк, который ветер уносил прочь, едва эти звуки выползали из его сложенных в трубочку губ. Теперь он решил дать своим губам немного отдохнуть перед следующей попыткой, направился к балюстраде террасы и взгромоздился на нее. Часы на конюшне пробили три.
Беспокойному мыслителю типа Руперта Бакстера достаточно сесть, чтобы мозг его принимался работать энергичнее обыкновенного. Расслабленное тело словно поощряет бессонный дух. И Бакстер, на некоторое время прекратив всякую физическую деятельность — причем с удовольствием, так как шлепанцы натерли ему ноги, — предался напряженным размышлениям над тем, где все-таки спрятано копье леди Констанции Кибл. Он подумал, что с места, где он сейчас сидит, этот тайник, вероятно, виден. А увидеть его — значило распознать! Где-то тут — вон в тех кустах, в укромном дупле вон того дерева должны быть спрятаны брильянты. Или же…
В Бакстере словно развернулась сжатая пружина. Сию секунду он сидел, обмякнув, всем существом ощущая пузырь на подошве левой ступни, а в следующую уже слетел с балюстрады и мчался по террасе в вихре спадающих шлепанцев. На него снизошло вдохновение.
В летние месяцы светает рано, и в небе уже появилась какая-то нездоровая бледность. Еще не было по-настоящему светло, однако предметы, недавно укрытые мраком, начали обретать смутные формы. И среди тех, которые оказались в поле зрения Руперта Бакстера, был ряд из пятнадцати цветочных горшков.
Они стояли перед ним бок о бок, круглые, манящие, — и каждый давал приют герани в нескольких горстях садовой земли. Пятнадцать цветочных горшков! Вообще-то вначале их было шестнадцать, но об этом Бакстер не знал ничего. Он знал только, что напал на след.
Поиски погребенного клада во все века неотразимо влекли к себе род человеческий. Оказавшись на месте, где может таиться клад, люди не раздумывают, чем и как им копать, а берутся за дело обеими руками. Сочувствие к гераням его патрона ни на йоту не воспрепятствовало Руперту Бакстеру в его розысках. Ухватить первый горшок и вытряхнуть его содержимое заняло у него секунду-другую. Он пропустил кучку земли сквозь пальцы.
Ничего.
Вторая герань распростерлась, сломанная, на дерне.
Ничего.
Третья…
Компетентный Бакстер с трудом выпрямился. Он не привык нагибаться, и у него разболелась спина. Но физическая боль была забыта в агонии обманутой надежды. Он стоял, утирая лоб выпачканной в земле ладонью в разгорающемся свете зари, а пятнадцать гераниевых трупов взирали на него с горькой укоризной. Но Бакстер не мучился от раскаяния. Ко всем гераням, ко всем грабителям и к значительной части человечества он испытывал только черную ненависть.
Единственное, что еще влекло Руперта Бакстера в этом мире, была постель. Часы на конюшне только что пробили четыре, и он ощутил невероятное утомление. Так или иначе, пусть даже ему придется прорыть ход в стене голыми руками, но он должен — должен! — проникнуть в замок. С трудом волоча ноги, он
