«Таков, следовательно, общий характер Талмуда…»
Предмет этой главы — Вавилонский Талмуд (или Талмуд Бавли). Существует также другой текст — Иерусалимский Талмуд, который даже в еврейских учениях остается уделом узкого круга специалистов. Его Гемара фрагментарна, и он написан на более сложном арамейском. Кроме того, его не обогатили блестящие комментаторы, которые на протяжении столетий исследовали лабиринты Вавилонского Талмуда. И все же Иерусалимский Талмуд помогает выяснить некоторые сложные и чересчур тяжеловесные места Бавли, и авторитеты иудаизма всех поколений пользовались обоими источниками для выяснения решающих вопросов права. Я бы сказал, что владение Иерусалимским Талмудом — это почти признак еврейского мудреца.
Вряд ли можно считать случайным факт, что общее право было выработано учреждениями диаспоры, а не школами маленькой общины, которая осталась в Святой Земле. Центр еврейской жизни сместился в диаспору, и сверхзадачей народа в изгнании стала задача сохранения нации. Это положение создалось в 70 году, когда римляне завоевали Иерусалим и древнееврейское государство, и продолжалось вплоть до создания нового государства Израиль в 1948 году. Впервые за два тысячелетия появилась Гемара («учение» —
Талмуд — не единственное наследие, дошедшее до нас из эпохи мудрецов. Иудаистский законодательный кодекс обогащен такими трудами, как Тосефта, Сифра, Сифри, Агада, Великий Мидраш. Современный авторитет в области еврейского права должен хорошо разбираться во всей этой литературе.
Глава 16. Еврейское общее право
«Таковы были, например, движения саддукеев и караимов».
Нам мало известно о саддукеях. Это религиозная секта талмудического периода, которая заимствовала, по-видимому, эллинистические элементы в своих богослужениях. Они составляли оппозицию талмудистам. Саддукеи давно бесследно исчезли. Пожалуй, все документальные свидетельства об этом движении сводятся к ссылкам в Талмуде, Новом Завете и в трудах Иосифа Флавия.
Караимы в еврейской истории представляют секту, которая отвергла общее право и основные атрибуты традиции, узаконенные Талмудом. Единственным законом, который они признавали, был Моисеев Закон. Движение караимов началось в VIII веке как политический протест против гаоната. Их центральный мотив — не чуждый современному слуху — заключался в том, что раввины навязали Закону Моисея свои рамки и что его учению не свойственны никакие ограничения. История этого движения суха, информативна и наводит уныние.
Тора как законодательный кодекс слишком сжата для того, чтобы охватить все детали права. Для соотнесения основного закона с обширным кругом проблем и деталей, возникающих в повседневной жизни, необходимо дополнить его общими правовыми комментариями. Попробуйте отвергнуть общий закон, пришедший к нам со времен пророков, — и вам придется «импровизировать» свой собственный общий закон. Это и сделали караимы. На протяжении нескольких поколений они руководствовались своим собственным кодексом — нечто вроде караимовского Талмуда, который в некоторых деталях был либеральнее, но в целом — намного строже, чем традиционный иудаизм. Это движение приняло поистине гротескную форму, пытаясь создать специальные законы с целью избежать повторения обрядов и обычаев основной традиции. Когда-то караизм обладал значительным весом в еврейской истории; это движение дало немало исследователей иудаизма. В наше время караимы фактически прекратили свое существование. В Малой Азии осталось буквально несколько семейств, скрупулезно сохраняющих караимовскую традицию; большинство из них переселилось в Израиль.
В серии монографий по иудаике Йельского университета есть превосходная книга о караизме — «Антология караимов». Название секты происходит от корня «кра», означающего «написанное слово Торы».
«Некоторые толкователи этого устного права обладали в современном им обществе огромным интеллектуальным и нравственным престижем».
Вряд ли какая-либо другая нация или религия знает в своей истории такую группу исследователей, как еврейские талмудисты, называемые хазал (аббревиатура ивритского «хахамейну зихронам ле’враха» — «наши мудрецы, да будет память о них благословенна»). Их высказывания, идеи, образ жизни сохранялись в еврейском сознании на протяжении многих веков. «Хазал говорили…», «Хазал решили…», «Как сказали Хазал…».
Они не были святыми, а обычными людьми с обычными повседневными заботами; некоторые из них служили в качестве прислуги и лишь немногие владели большими состояниями. Период нерушим отличался необычайной интеллектуальной свободой. Только три человеческих качества считались непреходящими ценностями и обеспечивали почетное положение в обществе: ученость, набожность, разум.
Эти человеческие качества сохранялись как ценности высшего порядка на протяжении многих веков замкнутой жизни в гетто. Вплоть до XX века у евреев было принято считать, что если дочь богатого купца вышла замуж за нищего, но блестящего эрудита, изучающего Тору, то она сделала великолепную партию и породнилась с элитой. В наше время эта система ценностей постепенно блекнет, хотя нельзя сказать с уверенностью, что она когда-нибудь исчезнет безвозвратно. Во всяком случае, склонность евреев к учению, находящая сегодня выражение в увлечении искусством и наукой, — отличительная черта нашего народа. Эту черту мы заимствовали у хазал.
Глава 17. От Талмуда к современности
Эта глава, вероятно, больше, чем любая другая, оскорбит чувства образованного читателя своими потрясающими пропусками и сокращениями. Какой смысл в обсуждении ришоним без упоминания рабейну Гершома Рамбана, Рашба и дюжины других светил; какой смысл в простом их перечислении вместе с ахроним в одной скудной главке и в поверхностном обзоре этой грандиозной плеяды мыслителей, заложивших основу современной юриспруденции; какой смысл в обзоре европейской средневековой поэзии и философии, некотором не нашлось места ни единому слову о Иегуде Галеви, Ибн-Гвиро-ле и мастерах литургии и в котором обойдены молчанием такие величественные фигуры, как Радак и Ибн-Эзра; какой смысл в том, чтобы упомянуть между прочим Виленского Гаона и не посвятить ему отдельную главу. Информативно ли такое повествование вообще?
Именно в этой главе я урезал тысячи и тысячи слов текста, над которым в свое время работал с большим удовольствием. Мне сказали — не без основания — что этот отрывок совершенно безнадежен: невозможно дать неподготовленному читателю даже самое поверхностное представление о сложной и многогранной правовой литературе, написанной за тысячу лет. Даже тот материал, который я оставил в этой главе, слишком академичен.
Если бы я мог вернуться к некоторым из этих опущенных отрывков, я бы остановился на Ибн-Эзре и Меири из Парпийона , которые помогли мне, как никто другой, разобраться в Раши. Если я удостоверюсь, что
