переулка – лучший друг. А там есть и такие – воруют, торгуют… А батя и Леночка раньше боялись, что я с ними сдружусь. Да разве я могу? Мне неинтересно. У них весь разговор на мате – слов немного, остальное впечатление за счет голоса, то орут, а то как про себя…
– Это значит с разными интонациями.
– Во-во, точно, с интонациями. Мне с тобой интересно, хотя ты тройки тоже хватаешь. Почему? Ты же много знаешь.
– Димыч, не в тройках дело, потом поймешь. Главное, читай книги, и как можно больше. Кстати, слово «задница» вслух не говорят.
– Почему?
– Есть другие слова, например, «мягкое место» или даже «заднее место».
– Ну, а я не знал.
В выходной день, как договаривались, Алеша с Вовой зашли за Димычем. Дверь открыла Лена.
– А, Алеша с серо-голубыми глазами, мой бывший пациент, собрался в поход. А это Вова – твой друг, слышала. Заходите, ребята. Вот что, сначала надо перекусить, – видите, ваш приятель еще не вылез из-за стола, а потом пойдете в планетарий.
– Лен, я не буду – сыт по горло, только что обедал. И Вовка только что обедал.
– Будете, будете!
– Алешка, не спорь с ней, бесполезно. Лучше садись и ешь – быстрее уйдем.
Вылезая из-за стола и пробурчав «спасибо», Алеша почувствовал, что Лена легонько обняла его и, засмеявшись, прошептала ему в ухо:
– Мама будет довольна, что ты дважды пообедал. Худющий ты у нас, Алеша. Мама у тебя очень хорошая, ты в нее.
– Спасибо, Лена.
– За что?
– За маму и за то, что не дала умереть с голоду, хотя у меня в кармане булка с ветчиной.
– Вот и съедите ее в антракте. В случае чего Димыч вас не подведет, поесть он любит.
Алеша чаще стал забегать к Димычу, приносил ему интересные книги или задерживался немного, советовал, что стоит почитать. Особенно приятно было рассказывать о книгах, когда дома была Лена. Не сразу, погодя, он заметил, что в этот дом его тянуло к Лене, к ее золотистым волосам, мягкому, какому-то музыкальному голосу. А как она, только она так могла поворачивать или, точнее, наклонять голову, разговаривая с ним… Пока это были книги, которые Алеша читал два-три года тому назад, но Димыч явно тянулся к книгам – становился книгочеем. Иногда он приходил к Алеше и, устроившись за круглым столом, делился впечатлениями от прочитанного с Алешей и Алешиной мамой, держа в пятерне блюдце с чаем.
– Так батя пьет, так вкуснее, – уверял он.
Мама Алеши одобряла эту дружбу:
– Дима из Кривого переулка, а там полно хулиганья. Но у него хороший, спокойный папа и мудрая соседка, которая ему заменяет и маму, и сестру. Он хороший мальчик, его не успела испортить улица, он тянется к тебе, к книгам, верит тебе. Цени это, мальчуган. То, что он разбил тебе нос, давно забыто, не так ли?
– Конечно, мамуля, это пустяки.
– Это далеко не пустяки: с полгода пришлось походить в больницу. Но не надо, чтобы об этом знал Дима. Между прочим, так же считала Лена, зная характер Димы. Он мальчик ранимый, а чувство вины перед тобой может помешать открытым товарищеским отношениям.
И никогда в семье не заводили в присутствии Димы разговор об искривленной перегородке нос и о том, что Алеша проходил длительное лечение. Дима об этом не догадывался. А Лена в то время заговорщически подмигивала Алеше:
– Я в курсе дела. Молодой хрящ внутренней перегородки срастется и будет прямым, не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, Леночка.
И как это вырвалось у него – «Леночка», хотя он давно ее так про себя называл. Лицо его запылало, и он готов был просить прощения за столь вольное к ней обращение, как вдруг Лена, взяв его за руки, серьезно сказала, без улыбки:
– Вот что, Алеша, мальчик с серо-голубыми умными глазами и длинными ресницами, можешь называть меня Леночкой, если тебе так нравится.
Завершался учебный год, приближались каникулы, и казалось, каждый знал, как проведет лето. Но шел сорок первый год, который изменил плавное течение жизни: приближалась война. Для Алеши шестой класс оказался последним школьным годом, проходящим в привычном русле с ожиданием новых предметов и новых преподавателей. Закончилась нормальная школьная жизнь с дружбой и первой непостоянной влюбленностью в девочек, с мечтаниями о будущем, которое непременно представлялось радостным и счастливым.
Глава IV. Эвакуация
Так проходило детство Алеши, достаточно типичное для московского мальчишки. Но 22 июня 1941 года в одночасье изменилась жизнь не только семьи, квартиры, дома, города, но и всей страны – началась война, Великая Отечественная война с фашистской Германией. Как раз в этот день, после нескольких переносов сроков отъезда, Алеша должен был уехать с Курского вокзала в Крым, в пионерский лагерь. Они с папой только собирались отправиться в гастроном, чтобы купить чего-нибудь вкусненького на дорогу, как вдруг по радио сообщили, что с важным заявлением выступит Молотов. Было 11 часов 45 минут выходного дня – необычное время для выступления второго лица в государстве.
– Это война, – сказал папа. – Будет очень трудно, очень! Но мы все равно победим!
Это было сказано до официального сообщения «…о вероломном нападении немецко-фашистских захватчиков…» А два дня тому назад Алеша с родителями встречались с дядей Жоржем – братом папы, мобилизованным еще в финскую кампанию и находившимся в Москве проездом в свою часть.
– Будет война! Может быть, она начнется завтра или через неделю, а может быть, уже началась. На границе очень неспокойно.
Через несколько дней Алешиного папу, работника Наркомата, перевели на казарменное положение, и он редко бывал дома.
В Москве сразу же стали проводить мероприятия по организации противовоздушной обороны. Война вызвала единение людей, общая беда сближала, все жили сводками Совинформбюро, в то время очень тревожными. Каждый старался сделать что-то для фронта, для защиты своего города. На стекла окон крест-накрест наклеивали полосы из газет, окна завешивали специальными шторами для светомаскировки. Появились плакаты «Что ты сделал для фронта?!», плакаты с силуэтами немецких самолетов, призывы к бдительности. Мальчишки помогали очищать чердаки от хлама, наполняли водой появившиеся там невесть откуда двухсотлитровые бочки, а ящики – песком. Рядом с ящиками – совковые лопаты, брезентовые рукавицы и большие тяжелые клещи. Чердаки преобразились: балки были выкрашены белой жаропрочной краской, ведра – в красный цвет. Эти превентивные меры предпринимались на случай бомбежки малыми зажигательными бомбами, до двадцати пяти килограммов. Предполагали, что если бомба, пробив крышу, упадет на земляной пол чердака, дежурный тут же схватит ее клещами и отправит в бочку с водой. А зажигательная бомба с большей массой могла легко пробить чердачное перекрытие и вызвать пожар в нижних этажах дома.
Алешина мама окончила курсы Осоавиахима и в «красном уголке» дома проводила занятия по правилам поведения жильцов при бомбежке, в том числе защите от отравляющих веществ. Во дворе вырыли «щель» – укрытие, куда следовало прятаться при бомбежке, в котором Алеша с мамой побывали только один раз. Жители предпочитали лишь спускаться с верхних этажей и стоять в подъезде, а зачастую не покидали своих квартир, пока гул разрывающихся фугасок был далеко от их района.
В Москве сигналы воздушной тревоги, гул вражеских самолетов и скороговорка наших зениток зазвучали ровно через месяц после начала войны. «Стервятники», как их называли и в печати, и по радио, и в народе, с немецкой пунктуальностью совершали налеты на Москву в одно и то же время. За всю войну только одна фугасная бомба разрушила часть дома на соседней улице. Однажды во время такой бомбежки Алеша с мамой, выйдя из парадного подъезда дома, увидели в ста метрах на тротуаре возле здания библиотеки «зажигалку». Она вертелась, выбрасывая из своих внутренностей вязкий огненный поток. Алешу охватило
