кресле под стариком, когда вывозила его на прогулку. — Она улыбнулась. — Иногда он сидел на целых шесть дюймов выше, чем обычно, но, к счастью, никто ничего не замечал. Я привозила его сюда каждый день на час или два и читала ему вслух. Никому ведь и дела нет, где я с ним, лишь бы с глаз долой. Вот как они о нем заботятся!
Она подошла к постели из двойного слоя одеял, уложенных на подстилку из мешковины.
— Это все, что я сумела сделать, Дэнни. Я принесла даже одеяло с моей кровати. Я притащила бы и настоящий матрац, но он оказался слишком громоздким и его трудно было вынести из дома.
Он обнял ее, и они некоторое время помолчали. Он не знал, что сказать, но, похоже, она и так была довольна.
— Ну, мне пора, — наконец промолвила Рут.
— Сумеешь пройти в дом или придется их будить?
— У меня есть отмычка.
— Может, проводить тебя? Мы ведь сейчас все равно никого не встретим на аллее.
— После тех испытаний, что пришлось пережить, пока удалось привезти тебя сюда? Нет, не стоит. Со мной все будет хорошо. Кругом ни души. Только погаси свечку и не зажигай, пока не закроешь за мной дверь.
Таунсенд все же вышел из домика и сделал вместе с ней несколько шагов.
— Когда я снова тебя увижу?
— Я вывожу старика на прогулку каждый день около одиннадцати. Тогда и появлюсь здесь.
— Только не подвергай себя риску.
Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась во мраке. Потом вернулся и прикрыл за собой дверь.
Снова зажег свечу и оглядел мрачное помещение. Снял пиджак, свернул его и положил в изголовье постели вместо подушки. Грустно усмехнулся.
— Дом — убийца, — пробормотал он.
Глава 18
Макет человека
Когда Таунсенд на следующее утро проснулся, ему показалось, что он в пещере. Все тонуло в голубом полумраке. Кости ломило от жесткого ложа, шею свела судорога. Он развернул свою «подушку» и сунул руки в рукава. Потом снял зеленые суконные занавески с окон; это было нетрудно — Рут прикрепила их к стене обычными канцелярскими кнопками. Зеленые окна выглядели бы странно.
В доме не было водопровода, и пришлось выйти поискать воду. Фрэнк оказался на окруженной деревьями поляне. Светлые блики ярко зеленили траву там, где сквозь листву пробивались горячие солнечные лучи. Две белые бабочки порхали в утреннем воздухе, оживляя картину полного покоя, царившего всюду, куда ни кинь взгляд. Главный дом усадьбы отсюда не был виден.
Наконец Таунсенд нашел то, что искал. Это был даже не ручей, а ключ, с чистой и холодной водой. Таунсенд ополоснул лицо и, зачерпнув воды ладонями, напился и наполнил пустую консервную банку для кофе.
Рут, казалось, позаботилась абсолютно обо всем. В хозяйском доме могли бы подумать, что у них появились привидения — столь быстро начали исчезать продукты. Кофе, сгущенное молоко, бекон, фасоль, жестяная коробка с сахаром. В углу комнаты был выложенный камнем очаг, и Таунсенд развел небольшой костер из хвороста и соломы. Когда пламя погасло, он, раздувая угли, вскипятил воду для кофе. Бросать в огонь большие поленья было опасно — мог выдать дым из трубы.
Потом Таунсенд, вылив остатки теплой воды в старую консервную банку, на ощупь побрился, благо догадался захватить из квартиры на Тиллари-стрит безопасную бритву. Едва покончив с туалетом, он услышал неровный скрипучий звук, словно по земле что-то катили.
Он вскочил, бросился к двери и выглянул наружу через узкую щель. Оказалось, что скрипели колеса инвалидного кресла, которое толкала перед собой Рут.
Он вышел и пригляделся. В кресле сидело нечто неподвижное, напоминающее человеческую фигуру, искусно вылепленную из желтого теста. Живыми казались только глаза. Настолько разителен был контраст между ними и телом, которому они принадлежали, что у Таунсенда невольно создалось впечатление, будто Рут везла одни только эти глаза — яркие автомобильные фары, укрепленные высоко над сиденьем кресла.
Мужчины не мигая смотрели друг на друга в напряженной тишине. Макет человека, его бледная калька, а напротив — законченное архитектурное творение.
Рут заговорила со стариком с той немного монотонной интонацией, с какой обращаются к детям, беспомощным больным или немым:
— Видите? Посмотрите, кто это, видите? Ваш старый приятель снова здесь. Вы рады его видеть?
Казалось невозможным, чтобы эти глаза засверкали еще ярче, но случилось именно так.
Она обратилась к Таунсенду, и ее голос ожил и потеплел:
— Как прошла ночь, Дэнни?
— Великолепно, Рут. Ты позаботилась решительно обо всем.
— А я так волновалась, что почти всю ночь не могла сомкнуть глаз.
— Почему же?
— Потому что позволила тебе поселиться так близко. Чем больше я об этом думаю, тем более легкомысленным и безумным мне все это представляется. Тебе удалось уговорить меня… Но для тебя это самое неподходящее место в мире!
Он загадочно усмехнулся и ничего не ответил. Он впервые видел Рут за работой. На ней не было того, что называется форменной одеждой, если не считать формой желтое платье из жесткого, словно накрахмаленного материала, с бретельками через плечи и фартучек из той же материи, завязанный сзади на талии. Но сейчас она выглядела наряднее, чем в тот день, когда выбежала на улицу из многоквартирного дома на Уатт-стрит, заметив и узнав Таунсенда.
— Он ждет, что ты поздороваешься с ним, — просительно вымолвила Рут и наклонилась к своему подопечному. — Доставь ему радость, Дэнни, он просто умоляет тебя об этом. Я ведь знаю, чего он хочет. — Она засмеялась. — Помнишь, какие горячие споры вы вели? Какие слова ты говорил ему, когда никого не было рядом! Не потому, что был сердит или что-то имел против него, а просто так, для забавы. Какой смешной язык! — Она рассмеялась, вспоминая. — Какой-то шифр, известный только вам двоим. И ему нравилась твоя неприличная тарабарщина. Наверное, это был твой особый способ выражать ему симпатию. Ну, поздоровайся с ним. Я отойду, не стану вам мешать.
Она отпустила ручку кресла и отошла в сторону. Глаза в инвалидном кресле заблестели.
По-видимому, Таунсенд должен был находить их общение забавным, однако ничего забавного в этом он не находил. Ситуация представлялась ему горькой, даже трагической. Он чувствовал себя беспомощным, его охватила неясная грусть.
Он провел двумя пальцами под воротником, с трудом проглотил слюну и заговорил запинающимся, натужным голосом, но постепенно вошел в роль.
Глаза у старика сияли радостью, когда Рут вернулась к мужчинам, а Таунсенд отирал пот со лба.
— Удивительно, до чего он любит твои смешные словечки, правда? — негромко проговорила Рут.
Чуть позже, когда они сидели по обе стороны кресла, Рут вдруг заметила:
— Почему он так часто моргает?
— Наверное, солнце бьет ему в глаза.
Она слегка развернула кресло.
— Вправду перестал. Наверное, все дело было в солнце.
Таунсенд закурил и некоторое время наблюдал за неподвижным лицом старика.
— Смотри, снова моргает, — сказал он, понизив голос.
— Может быть, он переутомился. Глаза устали — вот и моргает.
— Он прекращает моргать, как только замечает, что ты за ним наблюдаешь, — нахмурился
