постели.
Кроме мягкого дивана, вся мебель в столовой простая, дубовая, а жесткие стулья обиты синей материей. Комната Эльви тоже синяя: светло-синие занавеси на окнах, синие подушки на полу и на белой тахте; только кровать накрыта бледно-розовым одеялом. Обои на стенах почти сплошь закрыты фотографиями. Эльви очень забавляет, что тетя Амалия решила, будто она знакома со всеми красивыми людьми, изображенными на этих фотографиях.
Удивительнее комнаты Эльви, по мнению Амалии, спальня Кертту. Амалия просто боится вытирать там пыль. В книжном шкафу и на нем почти громоздятся друг на друга необычайно хрупкие предметы: стеклянные лоси, причудливые рыбы и тонкие фарфоровые вазы.
Больше всего любит Амалия комнату Пааво. Ей нравится большой письменный стол брата, кожаные кресла, полки, набитые книгами, и табачный запах, пропитавший всю комнату. Из окна видно море и синеющие вдали леса.
Однажды, войдя в свою комнату, Пааво застал сестру неподвижно сидящей у окна. Амалия смотрела не отрываясь на далекий лес.
— Как моя сестра-амазонка чувствует себя в столице? — спросил Пааво.
Амалия улыбнулась, ей понравилась шутка брата.
— Как так амазонка? — спросила Амалия. Она читала в какой-то книге, что так называли воинственных женщин, равнодушных к мужчинам.
— У тебя совершенно военная выправка и потом еще этот... — Пааво не договорил.
— Шрам на лбу? — докончила за него Амалия. — Ладно, Пааво, теперь уж я этот шрам стерплю как- нибудь. Но слушай, пора мне и домой ехать, потому что снег повалил всерьез. Резвую надо приучать к упряжке но санному пути.
— Все-таки ты действительно амазонка, — поддразнивает ее Пааво. — Сходи по крайней мере в театр и в Национальный музей перед отъездом. Эльви может сводить тебя.
— Наверно, и здесь тоже строили дома сначала на холмах, а уж потом заселили болотистые низины? — спрашивает Амалия.
— Ты задаешь трудный вопрос, я не смогу тебе сразу на него ответить. Надо достать историю Хельсинки. И зимними вечерами ты сама почитаешь, когда Резвая будет уже в конюшне, похрустывая, жевать свое сено. Я тоже много раз смотрел на леса из этого самого окна и вспоминал Ээвала. Ведь Хельсинки вовсе не такой уж большой город по сравнению с городами-великанами. Только в нашей маленькой стране лесов и болот он кажется огромным.
Обедали втроем: Кертту, Амалия и Маркку. Эльви уехала куда-то с друзьями, а Пааво сообщил по телефону, что не придет к обеду. Амалия убирает со стола и моет посуду. Когда она затем возвращается из кухни, она застает заплаканную Кертту, листающую журнал мод. Журнал мод — это одна из самых странных вещей, с которыми столкнулась Амалия. Скорей всего это журнал насмешек: все женщины в нем точно привидения. Эти женщины, должно быть, никогда ничего не делают: пальцы у них до того тонкие и длинные, что работать такими руками просто невозможно. У Кертту руки тоже узкие, но все-таки не такие, как на этих картинках; да и сама она не так похожа на куклу, как женщины из этого журнала. Амалия как-то говорила об этом с Эльви, и та ей, смеясь, объяснила: «Эти журналы изображают женщину такой, какой она видит себя в мечтах».
— Ты заказываешь себе новое платье? — спрашивает Амалия у Кертту.
— Да, надо бы заказать, но я еще не знаю...
— Кто же тогда знает, если не ты?
Амалии больно видеть невестку такой грустной. Кертту сидит молча, скрестив руки на груди, и смотрит куда-то в пространство. Амалия берет начатое вязанье, спицы мелькают у нее в руках быстро и ловко, но она долго не может придумать, что бы ей сказать невестке. Наконец Кертту прерывает молчание:
— Как ты думаешь, у Пааво есть другая?
Амалия отвечает, не поднимая глаз:
— Я ничего не думаю. Решила не думать. И тебе бы лучше так. — Снова беззвучно мелькают спицы, затем Амалия продолжает: — Я ведь тоже когда-то думала и думала... Сама себе жизнь отравляла, и никому от этого ничего хорошего не было.
Кертту не отвечает, она вспоминает сплетни о замужестве Амалии, ей приходит на память супружеская перепалка, которую она сама наблюдала в последний приезд Таави. Ей трудно понять, как же это Амалия, известная всем своим бурным характером, превратилась в такое кроткое и смиренное создание. Кертту пытается соединить в одном образе черты этой женщины, вяжущей чулок, с той маленькой фурией, какой, по рассказам братьев, была Амалия в детстве.
Прошлым летом и Пааво удивлялся тому, что характер Амалии стал ровнее. Он объяснял это тем, что Амалия «уходилась», занимаясь одна хозяйством Ийккала, как самый горячий конь в конце концов укрощается оттого, что ему приходится возить сани, груженные камнем. Кертту всегда оскорбляло то, что Пааво сравнивал Амалию с лошадьми и коровами. Однажды она в сердцах даже сказала об этом мужу. Пааво посмеялся тогда над ней и сказал: «Напрасно ты сердишься... На мои слова Амалия не обидится, как не обижалась и раньше. Она сама умеет постоять за себя и дать отпор всякой грубости».
Амалии так и не удалось сразу уехать из Хельсинки. Эльви непременно хочет познакомить ее с основными достопримечательностями города. Вот они уже собрались идти в театр, как вдруг Пааво позвонил и сообщил, что он и на этот раз не успеет домой к обеду. Кертту сидит за столом угрюмая и говорит:
— Нехорошо, даже по отношению к детям нехорошо, что отец так неаккуратен в своих поступках. Мой отец был пунктуален.
Эльви вспыхивает:
— Если действительно для тебя так важна пунктуальность, то тебе бы, мама, надо быть женой диспетчера. Потому что учителю то и дело приходится сидеть после уроков с оставленными без обеда мальчишками или заниматься с лодырями. А в папе самом еще так много мальчишеского, и ему тоже нужны между уроками хоть коротенькие перемены.
У Кертту из глаз брызнули слезы. И Амалии стало жаль ее. Тут Маркку встает и торжественно заявляет, что пойдет играть в «папины перемены».
Позднее, возвращаясь домой из театра со спектакля «Сапожники Нумми», Амалия замечает Эльви:
— Не надо было так резко отвечать матери.
— Не надо было, — соглашается Эльви. — Но если мама не перестанет ворчать, жизнь у нас станет невыносимой. Было бы гораздо лучше, если бы мама держала Маркку посвободнее, да и сама больше двигалась, взяла бы хоть уроки в школе. Теперь можно получить даже без формальной аттестации. Или искала бы общения с другими людьми, чтобы не чувствовать себя одинокой и покинутой.
Амалии нечего ответить. Она не надеялась, что ее слова смогут переубедить Эльви. Сказала она это лишь для успокоения совести, ведь сама она тоже не одобряет поведения Кертту. Конечно, Амалия знает, что нелегко построить мост между двумя поколениями, когда на одной стороне молодость, полная кипучей энергии, а на другой — зрелость с горьким опытом...
16
Озеро покрыто льдом, зима уже в полном разгаре. На высоком берегу Ээвала и на широкой озерной глади взметаются снежные вихри. Это Амалия объезжает Резвую. Она стоит в санях, широко расставив ноги, и еле сдерживает свою кобылку, стараясь научить ее делать повороты и останавливаться. Резвая совсем не слушается, она готова бежать до потери дыхания и сразу же становится совсем мокрой. Но в этой игре жарко не только ученику, но и учителю. Иногда на крутом повороте ломается оглобля. Тогда Амалия распрягает лошадь и отводит в конюшню, чтобы та успокоилась и отдохнула. А самой ей приходится тащить сани под навес. Для обучения Резвой нужен двор Ээвала с безлесным берегом, потому что от Ийккала к озеру можно спуститься только по узкой дороге через лесок. Лед озера, покрытый толстым слоем снега, — отличное поле для упражнений Резвой. Постепенно лошадь приучается делать повороты, пятиться и даже
