прощального кофе перед отъездом брата с семьей.
Амалия говорит медленно, делая паузы и подыскивая слова:
— Я не помню, сколько раз за этим столом я пила кофе по случаю встреч и проводов. Это стол людей, близких друг другу. Я рада, Антти, что ты пришел. Теперь я уезжаю из Ээвала и с удовольствием выпью мой прощальный кофе именно с тобой. Я уеду рано утром, до утренней дойки.
25
Морозит. Воздух прозрачен и свеж. Небо где-то высоко-высоко. Амалия с вещами стоит на открытом крыльце Ээвала и прислушивается, стараясь уловить голос автобуса. Если есть у Такамаа какой-то голос, то это шум рейсового автобуса, проносящегося по шоссе, думает Амалия. Вот уже слышно... Она оборачивается и запирает дверь большим ржавым ключом, который затем прячет в свою сумку.
Трава на дворе покрыта тонким инеем, редкие листья осин неподвижны, как на картинке. Лишь подернутая дымкой поверхность озера продолжает жить. Ныряет стайка гагар, охотясь за рыбой.
Амалия идет к автобусу. Шофер принимает ее багаж. Она поднимается на подножку и видит Антти, привязывающего Резвую к сосне у поворота дороги на Ийккала. Парень усердно машет кепкой проносящемуся автобусу, и Резвая тоже поворачивает в его сторону свою красивую голову. Бледное лицо Амалии вспыхивает и покрывается румянцем. Она наклоняет голову и на миг закрывает глаза, словно боясь, как бы посторонние не разглядели ее волнения.
Потом она выпрямляется и задумчиво смотрит вперед синими глазами, точно так, как смотрел когда- то ее отец на красное солнце, опускающееся в дымку за осенние скошенные поля.
Пааво Ринтала
СЛУГИ В СЕДЛАХ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Хейкки Окса собирается уходить.
На дворе май, время носить летние шапки.
Об этом вчера вечером толковала Кристина. Пора, мол, покупать летнюю шапку. Я попросил вынуть из нафталина старую. Кристина сначала ответила, что ее уже и в помине нет, что уборщица еще осенью кинула ее в мусорную корзину или отдала в Армию спасения — такую-то хорошую шапку, с которой связано столько воспоминаний, такой качественный товар!
Он надевает шапку, берет на руку плащ и открывает дверь.
— Кристина, я ухожу.
— Завтракать придешь? — доносится из приоткрытой двери. Это дверь ванной.
— У ребят новые чертежи, надо взглянуть.
Он закрывает дверь, бросает взгляд на лифт и начинает спускаться с четвертого этажа. Утро прохладное.
Чертовы кофелюбы, где они только деньги берут круглые сутки жарить кофе. Еще спасибо, что не с самой ночи. Пройдусь, пожалуй, по набережной до остановки.
Залив словно зеркало. У причала и вокруг него лодки — одни покрашены, другие только опрокинуты. Запах моря и запах лодок.
Это стихи, но чьи? Давно ли я, кажется, их учил? Да, да, того шведа.
Он сворачивает за угол и направляется к остановке. Справа вдоль улицы тянется сад. Мамы и няни ведут детей. Он останавливается поглядеть, как тащатся малыши.
Сюда, бывало, и Кайса с Пентти и Эсой приходили. Тогда не было прогулочных нянь и детей не держали на улице, как нынче, с утра до вечера. А выросли все-таки здоровыми.
Изжога. С чего бы это? Газеты последнее время шумят о том, что финны стали часто болеть сердечными болезнями.
Он минует сад, подходит к остановке и присоединяется к толпе, ожидающей трамвая. Отсюда, с горы, видны сад и море. Деревья покрылись листвой, газоны зазеленели. Вчера утром этого еще не было. А может быть, я не заметил. Весна в разгаре. Люди одеты по-весеннему, как я. Хорошо, что старая Эдла не выбросила в мусор эту шапку. Вон у молодых людей почти такие же. Видно, они опять в моде.
Подходит трамвай.
Ожидающие бросаются на штурм.
Он позади всех. Пускай сначала молодежь садится. Ей некогда. Я слишком толст для штурма. Хорошо бы похудеть. Думаю об этом каждый раз, когда сажусь в трамвай. Говорят, старому человеку во вред такая полнота. Нынче в моде худощавость. Я, правда, не слишком толст, но полноват, и вид у меня здоровый. В моем возрасте вредно иметь здоровый вид.
И все-таки я чувствую себя громоздким, моя туша занимает слишком много места, когда я вот так стою, когда сижу на службе или в какой-нибудь новомодной машине. Даже контору переделали на новый лад, искромсали большие, красивые комнаты перегородками с окошечками.
В центре города он сходит с трамвая, возвращается немного назад, сворачивает налево, открывает парадную дверь и направляется по лестнице в свой отдел.
Одышка. Он останавливается на площадке второго этажа и прислушивается к шуму лифта, потом поднимается на следующий этаж и входит в длинный коридор.
Вот и эти прекрасные комнаты понадобилось разделить на такие клетушки. На дверях табличка:
Он нажимает кнопку звонка, слышит в ответ «войдите», толкает дверь и оказывается в прихожей.
— С добрым утром, на улице совсем весна.
— Доброе утро, — бормочет из-за бумаг девушка-курьер.
Он кладет шапку и вешает плащ. Вот уже около тридцати лет он оставляет здесь свои верхние вещи. Сейчас на вешалке шесть плащей и столько же шапок. Одна из них женская. Рано же они пришли. Недостает только двоих. Должно быть, Хенрикссона и Мякеля. Они всегда являются последними. Обычно я прихожу первым. Это старомодно, хотя я и воображал, что моя преданная служба снова войдет в моду. С этой верой я прожил всю свою жизнь. Кажется, Кристина была права. Много воды утекло. Я был тогда простым инженером в этом самом заведении и даже помыслить не мог, что стану когда-нибудь заведовать
