прапорщик лишился жизни и своей команды потому, что я принял неверное решение... Это неизбежно... Этого нельзя было предотвратить уже тогда; независимо от того, кто их делает, решения чаще всего бывают неверными... Верным бывает только одно, но его чертовски трудно отыскать среди тысячи неверных... Поэтому чем меньше решений, тем лучше, а уж если они приняты, так приняты, и нечего ломать над ними голову всю жизнь... Это мое убеждение... Единственный и верный способ покинуть с меньшими затратами безумный мир... а к этому мы оба уже близимся. Постараемся же с достоинством испустить дух, умереть с честью. Это единственная проблема старости...
— Мы еще не такие старые. Я, во всяком случае. Я тоже сначала думал, что виновата старость.
— Старость — не вина, Хейкки. Вина в том, что моды меняются слишком быстро. Идеология — как мода на платье: новая у каждого поколения. Это закон природы. Никто не любит старика... Его не удостаивают новых проблем, потому что он скоро унесет их в могилу... Не стоит труда. У старого человека нет права реагировать на то, что делает новый мир, пусть он даже лезет в преисподнюю. Так я думаю и позволяю всему идти своим чередом... Я думаю, что старый человек — как старая рукавица... Новый мир не знает, что у этой старой рукавицы тоже были когда-то свои великие минуты... Да и откуда ему это знать! Нас обманывают, все время нас, стариков, обманывают, Хейкки... Но, знаешь, как я к этому отношусь... Я позволяю им обманывать... Новое время делает это с лучшими намерениями, оно думает, что нас надо обманывать в собственных наших интересах... Мы тоже так делали в свое время. Я помню, как мы обманывали нашего старого генерала, а потом молодые офицеры, в свою очередь, обманывали меня... Старость — не вина.
— Надеюсь, нет, но современные руководители, несомненно, ошибаются, поощряя конкуренцию и наращивая темпы за счет качества. Это скоро приведет к возмездию.
— А кто в свое время не ошибался, а? Скажи-ка. Пусть себе ошибаются. Они сами того хотят. Что ты можешь поделать или я? Думаешь, поможет, если ты начнешь писать докладные нашему правлению? Мы только и можем, что пойти искупаться да хлебнуть из бутылочки... Пойдем?
Он не ответил и не двинулся с места. А раз он не встал, то и Топи продолжал сидеть и рассуждать о старости, об одиночестве, о старых рукавицах. Он слушал ровный голос и вспоминал отца Оскари. Тот тоже лежал тут и разглагольствовал. Произносил убедительные речи. Приспособившиеся старые господа, умные и ироничные. Многое повидавшие и испытавшие. А говорят так, словно ничего не произошло. Реалисты.
Умные ли это речи? Это речи такого человека, который всегда позволял обществу влиять на его решения. А если у него когда-нибудь появлялось собственное мнение, ему ничего не оставалось, как не согласиться с ним и отдаться во власть общего течения. В старости легко сдаваться, если всю жизнь упражнялся в этом. «Наиболее легкий способ с достоинством испустить дух», как Топи давеча сказал. Теперь легко обобщать и смотреть на все умеренными глазами старческой пресыщенности, Старческой? При чем тут, черт побери, старость? Топи просто болтает. Уверен, что никто в нашем заведении не сумел бы переделать столько дел, сколько я, сидя с утра до ночи, переделал в июле. И только по собственной инициативе, а не по принуждению и не из-за денег. Я совершенно не могу оставаться без работы... И пока это так, на меня не подействуют никакие разговоры о старости, ни генеральские, ни пасторские. Мне ничего не надо, кроме работы, а работу я и в другом месте найду, если меня уволят. Посмотрим.
— Пойдем-ка искупаемся, Топи, — предложил он.
4
Прямоугольная комната. Посередине гладкий полированный стол, вокруг стола кожаные, с высокими спинками, стулья. На стульях сидят семеро мужчин, он восьмой. На стенах — портреты прежних председателей и членов правления. Большие темные портреты в темных золоченых рамах. Он слушает монотонный голос председателя и скользит взглядом с одного портрета на другой. На всех лицах как будто одинаковое надменно-торжественное выражение.
Приглядываясь внимательнее, можно уловить отличие. На одном портрете одетый во фрак человек опирается рукой на переплет книги. На другом — человек почти с таким же лицом, но в будничном костюме, кисть правой руки он спрятал на груди под пиджаком. Это, по-видимому, особая личность. Он подражает Наполеону.
Раздался удар председательского молотка. Председатель некоторое время почмокал губами, потом сказал:
— Перейдем к шестому, последнему пункту повестки дня. Это случай с доктором Окса.
Тут председатель сделал паузу и торжественно кивнул в его сторону. Он уже не смотрел на портреты, удар молотка заставил его очнуться. Он кивнул в ответ председателю.
— Прошу секретаря изложить дело господам членам правления, поскольку в нем обнаружились новые стороны.
Секретарь встал и поклонился.
— Возможности осуществления аналогичных представленному проектов рассматривались под руководством доктора Окса уже около двух десятков лет назад. С наступлением мира от этих проектов отказались в связи с техническими трудностями, в них обнаруженными, и большими изменениями в характере исследовательских работ. Причиной этому был также недостаток средств. Целью исследований стала необходимость увеличить конкурентоспособность и производственную мощность некоторых объектов. Теперь, в связи с быстрым ростом промышленного производства, и прежде всего с увеличением жестокой конкуренции, рассматриваемый проект снова встал на повестку дня. Инженерам Мякеля и Хенрикссону под руководством доктора Окса удалось доработать проект, который пригоден для осуществления. Трудности, связанные со строительством, разрешены. В этих обстоятельствах руководитель работы доктор Окса отказался от утверждения проекта и попросил дополнительное время для окончательного его доведения, Правление же и руководство учреждением, напротив, сочли проект в его настоящем виде законченным.
Речь секретаря оборвалась. Он сделал маленькую паузу и продолжал в прежнем темпе:
— Комиссия, организованная в связи с этим, закончила свою работу и пришла к следующим выводам:
«Исходя из юридических норм и обязательств, связывающих членов комиссии, комиссия большинством в два голоса приняла решение предложить правлению освободить доктора Окса от должности заведующего отделом». Таково решение комиссии, — сказал секретарь и взял другую бумагу. — В своем решении комиссия основывается на следующих обстоятельствах. Во-первых, комиссия пришла к выводу, что доктору Окса как заведующему отделом не подобает единолично решать вопросы, касающиеся всего учреждения, поскольку ответственность за качество подготовленного проекта несет не доктор Окса, а правление. Хорошо зная это и тем не менее упорно настаивая на своем, доктор Окса совершил служебный проступок, превысив предоставленные ему полномочия.
Во-вторых: поскольку доктор Окса как представитель руководства должен был подчиниться решению большинства, но, вопреки этому, отказался поддержать его, он действовал противозаконно, так как...
— Достаточно, дальше нам все известно, — оборвал председатель. — Чтобы правление могло принять решение, я пригласил сюда доктора Окса. Он любезно принял наше приглашение. Я прошу господ членов правления принять во внимание, что вопрос имеет особое значение, прежде всего потому, что доктор Окса занимал весьма видное и ответственное положение, и, во-вторых, потому, что доктор Окса, как мне представляется, был идеальным заведующим отделом. Исходя из этих обстоятельств, прошу господ членов правления принять решение.
— Позвольте.
— Министр Колвонен, прошу вас.
Министр Колвонен встал. Он — человек средних лет. Блондин с густыми волосами и мягким голосом. Типичные для саволакского диалекта мягкие «л» и сильные придыхания слышатся в его озабоченном голосе:
— Значение этого дела, как уже сказал председатель, далеко выходит за пределы личного вопроса. Я хотел бы спросить доктора Окса, почему доктор Окса, хорошо зная это, превысил свои служебные полномочия, высказывая в руководстве мнения о делах, касающихся всего учреждения?
