— А так! — ответил Кодов, опустив наконец свои раскинутые в стороны руки. При этом с пальцев правой стекло на лакированный порог несколько густых темных капель. — Кто-то воткнул ему нож в спину!
Веселин Любенов, лаборант, вскочил с места, оттолкнул Краси и бросился в прихожую. Доктор Беровский — на отяжелевших, негнущихся ногах — за ним. Надя сидела в своем кресле как сонная, согнувшись и наклонясь вперед. Она потеряла сознание в момент, когда ее муж произнес эту страшную фразу: «Профессор убит!»
Лишь я сохранял спокойствие и держался совершенно невозмутимо. Правда, комната немного качалась перед глазами, но это обманчивое представление объяснялось, естественно, рюмкой коньяку, которую я накануне выпил. Я с давних пор плохо переношу спиртное.
Любенов и Беровский быстро возвратились, и мне вдруг показалось, что оба пристально на меня смотрят: может, им было странно, что я спокойно сижу на своем месте. Они знали меня недавно и представить себе не могли, какие крепкие у меня нервы.
Доктор Беровский, достав носовой платок, начал старательно вытирать кровь, попавшую ему на руку, когда он щупал пульс убитого.
— Пойду в милицию, — сказал он. — Это дело надо немедленно расследовать. И специалисты нужны — высокого ранга. Я знаю кое-кого...
Он повернулся к выходу, но Любенов загородил ему дорогу.
— Не стоит труда, — сказал он, и на лице его появилось такое решительное выражение, будто он стал начальником Беровского, а тот — его подчиненным.
— Что такое?! — нахмурился Беровский, который, как и все начальники в мире, не терпел, чтобы ему отдавали распоряжения люди ниже его по чину.
— Никто не должен выходить из квартиры, — сказал Любенов. — Таков порядок. Пока не прибудет милиция.
— Да чтоб явилась милиция, надо ведь ее вызвать! — повысил голос Беровский.
— Вызовем по телефону, — сказал Любенов.
— Ага! — кивнул Беровский. — Понимаю ваши соображения, молодой человек... Ведь если я совершил это грязное дело, то, выйдя на улицу, могу броситься со всех ног наутек? Или уничтожить компрометирующие меня следы? Вы правы. — И, кивнув Любенову в сторону прихожей, добавил: — Так иди звони! Чего же ты ждешь?
Любенов вышел в прихожую к телефону, а я, словно чувствуя себя виноватым за все происшедшее, подсел к Наде. Она сидела в кресле, низко опустив голову, согнувшись, похожая на забытую, никому не нужную вещь...
Я отнес Надю, потерявшую сознание, в спальню профессора. Будь я волшебником, имей я власть над расстоянием, я бы удлинил путь между гостиной и спальней по крайней мере на километр. Не потому, что я нес на руках и в силу необходимости прижимал к своей груди прекрасную женщину, прости меня, господи! Просто я хотел бы отдалить ту ужасную минуту, когда она придет в себя. Как и большинство торговых работников, Надя, вероятно, не была такой уж сентиментальной и вряд ли безумно любила отца, но все же я боялся ее пробуждения. Мне хотелось, чтобы она пришла в сознание, когда в квартире будет уже полный порядок: тело отвезут в морг, кровь в прихожей отмоют, а собственный супруг Нади примет более или менее нормальный вид... Увы, спальня профессора находилась всего в трех-четырех шагах от гостиной. Можно было бы, конечно, задать мне следующий вопрос: почему Краси, законный супруг, не отнес свою жену в спальню, почему это сделал я? Если кто-нибудь думает, что мы с Краси состязались в благородстве, то он жестоко ошибается. О чем вы говорите! Красимир был в тот момент не в состоянии поднять даже булавку, не то что свою жену! Он был как помешанный. Подчеркиваю: как помешанный, потому что, посудите, шутка ли — споткнуться о своего тестя, валяющегося на полу с ножом в спине? Это, уверяю вас, зловещая картина, и не возражайте. Потому что каких я только не видел ужасов за долгую жизнь — уж я-то хорошо знаю, что говорю. Я, например, видел лошадей с вздутыми, точно гигантские мехи, животами и с мордами, оскаленными в предсмертных судорогах. Потрясающие картины, ей-богу! Но поверьте, что увидеть своего тестя с воткнутым в спину ножом еще страшнее, и такую картину не каждый сможет выдержать. Надо помнить также, что Краси был пьян. Позже, перед следственными органами, он признал, что в п о д в а л е один выпил полкувшина вина. Вроде бы немного, однако, если добавить к нему вино, выпитое раньше, общее его количество составит около литра — доза более чем достаточная, чтобы человеку ужасные вещи казались еще более ужасными, нежели на самом деле. Ужасная картина, какую представлял собой заколотый профессор, казалась Краси во сто крат более ужасной, и поэтому не надо удивляться, что в тот момент Красимир не заметил обморока своей жены, не надо винить его в том, что он не пришел к ней на помощь.
Но я не растерялся, не потерял самообладания, как это всегда случалось со мной в критический момент. Я смочил ее голову водой, и Надя открыла глаза. (В сущности, она их в ы т а р а щ и л а, но мне не по нраву резкие слова, и потому я говорю «открыла».)
— Соберитесь с силами, товарищ Надя! — сказал я. — Что случилось с вашим отцом, то случилось, ничего не поделаешь. Возьмите себя в руки — вам еще жить да жить...
Уставившись на меня, Надя глубоко вздохнула и покачала головой. Как мне хотелось утешить бедную женщину, смягчить ее горе!
— Имя вашего отца, — сказал я, — человечество не забудет, потому что он создал противогриппозные сыворотки...
Надя продолжала пристально смотреть на меня, губы ее слегка приоткрылись — может быть, она собиралась задать мне какой-то важный вопрос, связанный с сыворотками? В последнее время профессор сражался против гонконгского гриппа, вспомнил я и, чтобы не молчать (в подобные минуты молчать так неудобно!), сказал:
— Доктор Беровский тоже работал над сывороткой против гонконгского гриппа. Ученые как бы соревновались, кто первый придет к великому открытию... Однако у меня такое чувство, что ваш покойный отец успел гораздо больше. Возможно, он был всего лишь на расстоянии одного шага от мирового успеха, от Нобелевской премии. И если бы не это несчастье!..
— Я не верю, что доктор Беровский убил папу, — сказала Надя, качая головой. — Вы намекаете на такую возможность — но я не верю!
— Доктор Бе-бе-ровский?.. — Я даже заикаться стал.
Подобная мысль, клянусь своим честным именем, до этого никогда не возникала в моей голове: если бы в комнату влетела, например, шаровая молния, я бы изумился ничуть не меньше.
— Нет, мне не верится, что это доктор Беровский! — повторила Надя.
— Да, разумеется! — промямлил я и поискал глазами какой-нибудь стул, чтобы хоть опереться на его спинку, потому что комната вновь поплыла у меня перед глазами. — Разумеется! Я согласен.
Но с чем я был согласен, мне и самому было не ясно. Мысль о том, что Беровский, возможно, убийца, пронзила, потрясла мое сознание.
— Ох, не дали бы вы мне воды? — простонала Надя.
Я перестал искать стул (хотя и чувствовал необходимость на что-либо опереться), протянул руку к графину с водой, но не успел до него дотронуться: на пороге возник окровавленный Краси. Он смотрел на свою жену — я бы не сказал «насупившись», скорее с каким-то мрачным любопытством. Так, будто проиграл в кошар[2] последний лев и сейчас ждал ее решения: сразу ли накинуть себе петлю на шею или отложить это на потом.
Однако Надя, к превеликому моему удивлению (ах, в этот вечер неожиданностям не было конца!), к невообразимому моему удивлению, не дала ему сказать ни единого слова, ни единого звука.
— Вон! — крикнула она, приподнявшись на локте, и посмотрела на своего мужа так, как смотрел бы человек на свою смерть, если бы она к нему вдруг явилась, приняв облик живого человека. — Ты!.. — Задыхаясь, Надя почти хрипела, указывая пальцем на дверь: — Вон! Вон отсюда!..
Краси оцепенел, и маска мрачного любопытства, с которой он вошел, сменилась глуповато-идиотским выражением, точно у собаки, провинившейся перед хозяином.
Сцена была напряженная, полная, как говорят литераторы, «шекспировского» трагизма: ни Краси не
