разглядывал и лица не запомнил, поскольку не мог предвидеть, какое значение приобретет эта встреча. В результате мы имеем «не исключено». Чего недостаточно, чтобы уличить Дитера, но недостаточно и для того, чтобы снять с него подозрение. А помощница доктора фрейлейн Зингер в основном подтверждает показания Дитера относительно появления машинки. Но помимо того, она утверждает, что после окончания приема убирала комнату и при этом никакой машинки не обнаружила. Следовательно, она считает маловероятным, чтобы ко времени уборки машинка уже была там, хотя ничего не может сказать с уверенностью. Итак, у нас есть на выбор три версии. Либо машинку забыл один из пациентов, а фрейлейн Зингер не заметила ее при уборке, либо кто-то из домашних — или по меньшей мере имеющих туда доступ — поставил ее по окончании приема, либо — это третья версия — Дитер сам туда ее принес, чтобы иметь своего рода алиби. Если он действительно вынес ее с дачи стариков Першке, он же не мог прямиком принести ее в комнату. Ему нужно было правдоподобное объяснение — по меньшей мере для домашних, — откуда у него взялась машинка. Если взглянуть с этой точки зрения, идея насчет приемной очень и очень недурна. Правда, домочадцам могло показаться странным, что кто-то просто-напросто забыл новехонькую машинку и потом не вернулся за ней, но зато против Дитера не возникло и тени подозрения. Я просмотрел список пациентов, которые в тот день были у Николаи. Среди них нет ни одного, кого можно как-то увязать с нашим делом.
— А что дал осмотр фотолаборатории Дитера?
— Ничего, что можно было бы как-то использовать. Никакой «Пентины», с тех пор как мы с ним разговаривали, он ни на минуту не оставался один и, следовательно, не имел возможности перепрятать камеру. Но ведь не дурак же он. Самое позднее после первого нашего визита к доктору Николаи он должен был ждать обыска и, если «Пентина» была у него, мог сто раз перепрятать ее.
— Да, но если он спрятал камеру, ему следовало также спрятать и машинку. Это же логично.
— Он и спрятал. Отнес ее к Альвердес. Считал это надежным местом. Не мог же он предположить, что у вас сработает шестое чувство. Уж не говоря о том, что это все-таки счастливое совпадение. Не скажись Альвердес в тот день больной, наш разговор прошел бы в институте — и не видать бы нам «Эрики» как своих ушей.
Арнольд допил кофе и переставил чашку на соседний столик.
— Это верно, — согласился он. — Да и Альвердес, когда я вчера вечером изымал у нее машинку, сказала, что Дитер сразу предложил ей «Эрику», как только она упомянула, что ей надо перепечатать какой-то текст для доктора Вейнтраута, а в институте, мол, никак не выберешь времени.
— А вы спрашивали доктора Николаи, почему он вчера, когда я снимал у него образцы шрифта, ни словом не обмолвился о машинке своего сына? Я ведь очень четко спросил, есть ли в доме другие машинки, кроме этой.
Крейцер кивнул.
— Да, он дал нехитрое, но убедительное объяснение: случай с машинкой произошел целых полгода назад, да ему не так уж и подробно докладывали, он попросту о нем забыл.
— Ничего не поделаешь, придется поверить ему. Трудно допустить, что в этом деле отец и сын действуют заодно.
— И я так думаю, — сказал Крейцер, — впрочем, давайте по порядку рассмотрим обстоятельства, которые свидетельствуют против Дитера Николаи. Начнем с фактов. Он точно знал, когда у отца ночное дежурство, — это раз. Он умеет водить «вартбург», и у него есть ключи от машины — это два; у него обнаружена машинка, которой пользовались мошенники, — это три; у него есть темно-синяя «ява», красный шлем и серый кожаный комбинезон; Кранепуль допускает, что именно Дитер был одним из аферистов; сам Дитер не может правдоподобно объяснить, как попала к нему машинка; и наконец, у него нет алиби на те часы, когда мошенники были у Кранепуля. Из этих фактов складывается следующая картина: Дитер Николаи тайком пользуется машиной своего отца. Поскольку и для этого, и для таких дорогостоящих увлечений, как фотография и мотоцикл, требуется много денег, он сам — или по чьей-то подсказке — додумался использовать машину и имя отца для выгодной аферы. Вместе со своим сообщником он тщательно все подготовил. Они помещают объявление в газете, условливаются о встрече с Кранепулем, выяснив предварительно, когда у доктора дежурство, надпечатывают на «Эрике» конверт, что, во-первых, избавило Николаи от необходимости писать адрес от руки и тем облегчить опознание, а во-вторых, лишний раз убедило Кранепуля в подлинности Лжениколаи.
— Минуточку! Ведь марка на конверте погашена бранденбургским штемпелем. Значит, его именно там опустили в ящик.
— Не обязательно опустили. Марку можно проштемпелевать и на пустом конверте — так поступают филателисты. Кроме того, остается еще возможность: письмо действительно пришло на имя доктора, но Дитер тайно вытащил письмо из домашнего почтового ящика — он ведь знал, когда оно придет. А уж отправить письмо из Бранденбурга не составляет при наличии мотоцикла никакого труда.
— Верно. Теперь я и сам вижу.
— Продолжим развивать нашу версию. Вечером того дня, когда был совершен наезд, Дитер сперва побывал у Альвердес, которая живет всего в нескольких километрах от дома Кранепулей. От нее он прямиком направился к Кранепулям. Правда, это не дает ему полного алиби, но на случай, если его кто- нибудь видел в тех местах, визит к Альвердес может служить каким-никаким объяснением. Расследование, которым мы занялись после несчастного случая, вскрыло аферу раньше, чем они предполагали. Поскольку наши подозрения вначале были направлены на доктора Николаи, у Дитера было время унести машинку из дома и по возможности уничтожить следы. Остаются открытыми следующие вопросы: кто Лжениколаи? Существует ли связь между Дитером Николаи и Вольфгангом Першке? Если да, то была ли у Дитера возможность унести машинку из садового домика? Куда девался фотоаппарат «Пентина»? Кто подбросил «Эрику» в приемную и зачем? Какую роль во всей этой истории играет Бригитта Альвердес? Почему она «проговорилась», что Дитер ездит на «вартбурге» и обзавелся для этой цели поддельным ключом? Правдивы ли ее показания насчет костюма Дитера в тот вечер или она с ним сговорилась?
Крейцер замолчал, так как официантка принялась убирать посуду, а когда она ушла, продолжил:
— Что вам удалось узнать о Вольфганге Першке?
— Целую кучу подробностей, — ответил Арнольд. — До ограбления Першке жил в Тельтове у деда с бабкой, по Рульсдорферштрассе, восемнадцать. Учился в школе — до седьмого класса. Потом поступил учеником садовника, но из-за частых прогулов был уволен. Потом устроился грузчиком к торговцу углем. К этому периоду он, по рассказам, уже состоял в тельтовском мотоклубе. С четырнадцатого марта сего года он содержится в исправительно-трудовой колонии. Там ни в чем дурном не замечен, не позволил себе за все время ни одной самовольной отлучки и по работе взысканий не имеет.
— Ну хорошо, а теперь посмотрим, что можно узнать у деда с бабкой.
22
Многоквартирный дом представлял собой мрачную узкогрудую коробку, с фасада которой местами отвалилась штукатурка. Уныло и одиноко торчал он между заброшенным садом и пустырем. На пустыре дотягивали свой век старые косилки и телеги.
Супруги Першке проживали на пятом этаже, под самой крышей. Седая маленькая женщина с увядшим лицом провела Крейцера в комнату.
— Альфред! — окликнула она. — Тут опять пришли из полиции насчет нашего Вольфганга.
В высоком кресле у окна сидел мужчина в черном костюме, наполовину закрытый журналом филателистов. Журнал медленно опустился на колени. Дряхлый старик поглядел на гостей поверх очков и сказал:
— Мы не желаем иметь с этим негодяем ничего общего. Моего порога он больше не переступит. Если он сбежал, сюда ему дорога заказана. Напрасно вы карабкались на пятый этаж.
Полуотвернувшись, он разгладил истрепанный журнал, дрожащей рукой в коричневых пятнах достал из нагрудного кармана шариковую ручку и начал что-то подчеркивать в журнале.
