— Так, так, — задумчиво пробормотал отец. — Ну а если, скажем, к примеру… допустить, что его прикончил кто-либо другой?
Когда я завел разговор, мне захотелось лишь поспорить с отцом, загнать его в угол. Потом я, конечно, решил спровоцировать его. Пошел, так сказать, на шантаж: ошеломить отца своим «признанием» и, обвинив как соучастника преступления, заставить проговориться, выдать тайную причину вражды, внезапно возникшей между бывшими друзьями. Игру я затеял опасную, теперь она обернулась против меня. Ситуация складывалась весьма серьезная, весьма. Действительно ли отец знает об убийстве Мадера больше, чем мне показалось? Вряд ли. Иначе бы он не смолчал на суде. Отец — человек черствый, верно, однако он никогда бы не допустил, чтобы его сына осудили ни за что ни про что. Но тогда зачем ему было сейчас намекать на мою возможную непричастность, раз он убежден, что убийца я? Какую цель он преследует? Куда клонит? И я же сам необдуманными словами помог ему подняться вместо того, чтобы прижать еще крепче. Да, как все осложнилось!
Я переменил тон:
— Пожалуй, твое предположение стоит обыграть, когда начнется новое следствие. Из того, что я узнал от Мадера, можно кое-что и позабыть. Но понимаешь: найти для истинного виновника оправдательные доказательства, да еще такие, что выдержат любую проверку, трудно, необычайно трудно.
Он задумался. Теперь я уже не мог определить, в чем он сомневается: в моей вине или невиновности; действительно ему что-то известно или же он просто блефует. Будь он моим противником за шахматной доской, я бы с бо?льшим волнением ожидал, какой он сделает ход; но в данной ситуации у меня было преимущество перед шахматной: не мне сейчас «ходить» в борьбе за свое существование, где нельзя пропустить ни одного хода.
Прошло немало времени, пока отец привел в какой-то порядок свои мысли.
— Я только высказал предположение, — нерешительно пробормотал он. — Болтали тут, будто у Мадера что-то было с Соней Яшке, встречали их частенько вместе. А Вернера Яшке ты сам знаешь, каков он. Ревнивый мужик. И зол, как бык, из-под которого увели корову.
— Но ведь она же с Гербертом Циглером…
— Такая здоровая баба, скажу я тебе… и больше выдержит.
Беседа окончилась. Ускользнув от прямого ответа, отец встал и с любопытством поглядел на меня.
— Может, тебе это сгодится: Фридрих Гимпель видел тогда, как Вернер Яшке воротился проселком. Это я нынче утром от него слыхал. Вот… Мать ждет там с кофе. Будет охота, поговорим при случае насчет дележа и прочего. Рано или поздно ты все равно переберешься к Мадеровой дочке.
— Откуда ты знаешь…
— Ниоткуда, — перебил он меня раздраженно, — однако ночевал ты не в сарае, да и не на улице.
Завтракали молча. Отец по обыкновению громко прихлебывал горячий кофе. Мать даже двинула его локтем.
После состоявшейся беседы я был готов снова называть его отцом. Ко мне он всегда относился как-то по-особенному. Фриц был у него на первом месте. Но я не упрекал отца. Когда-нибудь и у меня будут дети и, возможно, кого-либо из них я стану любить больше остальных. Только вот в отце сидел еще неистребимый дух стяжательства, и он упрямо следовал традиции, по которой главным наследником становился старший сын, а все младшие должны были ему подчиняться. То, что традиция эта никак не вязалась с новым общественным строем, отец не хотел понимать. А переделать его уже невозможно. Брат верно сказал: мы договоримся сами, без отца.
Пока я неторопливо, предаваясь размышлениям, опустошал первую чашку, отец покончил с завтраком и поднялся. Он сказал, что у него срочное дело к кузнецу; Фриц тоже пойдет с ним.
Брату, видно, не хотелось уходить. Я заметил, что отец украдкой подмигнул ему, после чего Фриц поднялся и надел куртку.
Визит к кузнецу явно был предлогом. Что у них за секреты или, может, отец решил обсудить с Фрицем новое обстоятельство, то есть мое «признание»?.. Было бы неплохо на всякий случай узнать еще какие- нибудь факты. Вспомнилось вдруг, как отец покосился на шкафчик, когда я заговорил о Мадере. Насколько я знал, этот шкафчик всегда стоял на том месте в комнате и всегда был заперт. В нем хранились все документы и важные бумаги. У меня возникло желание порыться в них. Момент удобный: отец с братом ушли, мать будет стряпать в кухне. Когда хлопнет наружная дверь, я вполне успею запереть шкафчик. А вдруг отец что-нибудь заподозрит? Ведь он может разъяриться. И тут же выгонит меня из дому. Стоит ли рисковать?
Все равно. Надо попробовать. Тем более что отец запихал бумаги как попало, когда я неожиданно вошел в комнату. Значит, он не заметит, что я их трогал, если только не поймает меня за руку.
Мне уже не терпелось приступить к делу. Фриц слишком долго искал свою шапку, а отец слишком медленно натягивал сапоги. Наконец оба были готовы. Я не стал больше ждать, схватил пустую корзину и сказал матери, что пойду в сарай за дровами. Там находилась небольшая мастерская, в которой были всевозможные слесарные и столярные инструменты, необходимые в хозяйстве. Поглядывая через узкое полуслепое оконце во двор, я прикидывал, какого размера может быть ключ от шкафчика. Одно я помнил точно: ключ не полый, а длина — сантиметров десять, не меньше, потому что дверца была толстая.
Отец с детства приучал нас подбирать каждую железку, где бы она ни валялась. Вот мы и собирали всякий хлам вместо почтовых марок, бабочек или монет. Трофеи раскладывали по ящикам. Были тут и ключи и даже отмычки. Отмычки! Кровь бросилась мне в голову. Ведь это кража! А если к шкафчику подобрать ключ? Все равно — кража.
Но я ничего не собирался похищать. Тем не менее это похоже на взлом. А бывает взлом без кражи? Черт его знает. Какой-нибудь «специалист» в тюрьме точно разъяснил бы мне все тонкости. В этом я был беспомощен. Да чего там, ведь дом-то не чужой, только шкафчик отцовский. К тому же решается дело куда более важное, чем вопрос: кража или взлом? Надо рискнуть, иначе мне не будет покоя.
Ключи все заржавели, никто не следил за этим хламом. Штук десять подходили по размеру. Я сунул их в карман.
Наконец-то отец с братом протопали через двор и захлопнули за собой ворота. У меня прямо руки чесались. Пора. Где же отмычки? Когда-то отец велел мне их смастерить, так как у нас часто терялись ключи, а тратиться на новые ему не хотелось. Вот они, отмычки, на подоконнике; несколько мелких согнуты. Наверное, брат или отец пытались отпереть тяжелые замки и переусердствовали. А тут силы не требуется, только ловкость. Даже самый крепкий замок, что на воротах сарая, легко открыть умеючи. Но ни брат, ни отец ничего не понимали в этом. Замки и отмычки были для них делом мертвым.
Быстро набросал полную корзину чурок и вернулся в кухню. Мать, довольная своим помощником, занялась гусем. Выхожу в коридор. Дверь, кажется, прикрыл за собой плотно.
И вот я в комнате, на коленях перед шкафчиком. Руки дрожат от волнения и… от стыда. Какими бы благими побуждениями ни оправдывались мои действия, я чувствовал, что совершаю что-то бесчестное. А может, против безнравственности и следует поступать безнравственно? Тогда, значит, убийцу имеет право убить любой, не опасаясь уголовного наказания? Нет, так не годится. Хватит философствовать, только еще больше запутываешься. Для фантазий будет время вечером, в постели. Так, следующий ключ… В замочную скважину входили многие ключи, иной раз удавалось провернуть на полоборота, но потом бородка все же застревала. От ржавчины ладони побурели. Не запачкать бы чего! Другие ключи я не стал пробовать. Последняя надежда была на длинную отмычку с тонким концом. Хватит ли времени? Спокойствие, главное — спокойствие.
Я напряженно прислушивался к каждому звуку, доносившемуся извне. Мне даже мешало тиканье часов. Ригель замка сдвинулся было, но тут же вернулся на прежнее место. Еще раз попробуем. Опять сорвалось, но я чувствовал, что пойдет. Надо только поувереннее взяться. А как тут быть уверенным и спокойным, когда каждую минуту кто-нибудь может войти. Я не помнил, сколько уже провозился здесь. Время исчислялось не секундами и минутами, а безуспешными попытками.
Вот. Еще чуть сильнее! Не отпускай! Пальцы побелели от напряжения, еле удерживают отмычку. Так.
