Эдисон, главное знать, где ударить и как ударить.
Оул Печатник испуганно взвизгнул.
– Вы говорите об одноглазом палаче Эдисоне? – спросил он.
– Нет, – отвечал я. – Вообще-то этот Эдисон изобрел лампочку накаливания.
– Значит, о другом палаче, – сказал Оул.
Знакомство с творчеством Томаса Альвы не придало Печатнику ни смелости, ни пристойного вида.
– Сумка, – напомнила Франсуаз.
– Сумка.
Это слово показалось потному лавочнику чрезвычайно смешным. Он засмеялся и стал трясти перед собой руками, словно не знал, что делать со своими пальцами – засунуть поглубже в нос или начать облизывать; или же совместить оба этих приятных занятия.
– Ну что толку вам в этой сумке, благородные господа. Ха-ха. Простая такая, понимаете ли, кожаная сумка. Ха-ха. Ну какой вам будет от нее интерес.
Он выкатил глаза с простодушным и непонимающим видом. Я ожидал, что сейчас они вывалятся у него из черепа, потянув за собой и кожу с лица.
– Вот у меня есть, к примеру, жемчужное ожерелье. Жемчуга нынче в цене, благородные господа.
Он засуетился.
– А вы говорите – сумка. Ха-ха.
Длинный кинжал прошил рукав его широкого халата. Лезвие пригвоздило руку Печатника к прилавку, и тот оттопырил губы, пытаясь определить, осталось у него что-нибудь за запястьем или придется покупать деревянный протез.
– Сумка, – мягко напомнила Франсуаз.
– Ах да, сумка, – счастливо захихикал Оул Печатник.
Могло показаться, что на него только что снизошло озарение.
– Конечно, конечно, сумка, благородные господа.
Он завертелся юлой, пытаясь отойти от стойки, но, прикнопленный к прилавку, не мог отойти от него дальше, чем на длину облепленной жиром руки. Франсуаз легко подтолкнула Печатника в спину, и лавочник закувыркался по полу не хуже пузатой бочки с ямсом.
Девушка выдернула нож и легко перемахнула через прилавок. Оул испуганно обернулся; Франсуаз усмехнулась.
– Еще заблудишься там один, толстячок.
6
– Гоблины, – в голосе капитана городской стражи звучала глухая злоба, которую домохозяин испытывает к тараканам.
В его чувстве не было ничего расистского. Этот человек ненавидел гоблинов не потому, что они были гоблинами, а не, скажем, радужнокрылыми фейри.
– Каждый месяц мы устраиваем рейды по лесу, – продолжал он. – Ловим их сотнями и отправляем на рудники. И что вы скажете? Через неделю-другую лес опять так и кишит ими. – Он почесал затылок, для чего ему пришлось наклонить набок металлический шлем. – Я послал отряд туда, как вы сказали. А Печатнику придется назвать всех вожаков, с которыми он вел дела. Он не захочет отправляться на рудники вместе с гоблинами…
Капитан простился с нами с тем радушием, какое может испытывать человек, которому сообщили, что в стенах его дома завелись термиты.
– Он еще был любезен, – заметил я, когда дверь городской управы затворилась за нами. – Мог ведь и расстроиться, что придется ближайшие пару дней рыскать по лесу.
– Пока, любезный. Он еще не отдирал от земли обделавшихся гоблинов. Как ты это сделан?
– Это довольно просто, Френки… Пыльца цветущего гаоляна, лесная трава и шерсть гоблинов. Из этого варят самый крепкий клей в Канпое.
– Так просто? Никогда не поверю. Почему же никто здесь так не делает?
– В Канпое гоблинов принято убивать сразу… С них снимают шкуру и используют в хозяйстве. Варварство, конечно, но такие уж там люди. Здешних лесовиков ссылают на рудники.
Франсуаз помотала головой.
– Не верю, – сообщила она. – Если об этом клее знают в Канпое, то должны знать и здесь.
Я улыбнулся.
– В этом и прелесть, Френки. Здесь
– То есть?
– Ну, представь. У человека безобразная жена, которую он не любит, поганая работа и взрослые дети. Что мешает ему все бросить и поехать искать счастья?
– Здравый смысл.
