дервишей. Почему, вы спросите? Потому что Тайбуга собирает вокруг себя простолюдинов, чтобы легче было свергнуть нашего государя. Вот об этом мы и известим султана. Вы ведь слышали, он призывает к аскетизму, а люди его кричат на каждом углу: „Тайбуга не пройдет мимо несправедливости и покарает обидчика!” Если так пойдет дальше и звезда Тайбуги поднимется еще выше, раскроются его тайные помыслы и конец придет государству и законности. Слыханное ли дело, шейхи, чтобы в египетском государстве тюрков эмир вершил правосудие, открывал двери своего дома перед простолюдинами, кормил и поил их? Нет, отвечу вам, такого еще не бывало в истории”. Ханбалитский судья вскричал: „Ах он нечестивец, негодяй, безбожник!” А верховный судья, сладко улыбнувшись, ответил: „Не торопись, шейх Ахмад, еще не время”.
Только муэдзин произнес первые слова азана[37], как близ мечети Хусейна поднялись шум и движение. По толпе прошел ропот: „Тайбуга едет, Тайбуга едет со стороны Умм аль-Гулям”. Имя эмира на устах у всех, собравшихся во дворе мечети в этот ослепительно сияющий день. И вот явился — склонились головы, люди затаили дыхание, взоры прикованы к тому, чье имя известно теперь всему Египту. Отовсюду идут к нему с жалобой, приходят даже феллахи. Явился один, рассказывает: „Отобрали землю, эмир, забрали деньги и имущество, как теперь прокормиться?” И эмир послал с крестьянином своих людей с наказом вернуть землю.
Эмиры утверждали, что Тайбуга одаряет каждого, кто пришел к нему, и решает дело, не вникая в подробности. На это я должен возразить, что Тайбуга тщательно изучал дело, прежде чем принять решение.
Сегодня пятница, эмир надел грубое платье, вокруг него обычная свита: голь-беднота, темный люд да три-четыре богача, следующие за ним повсюду. Целый день эмир на коне, объезжает город, впереди молодой горбун криком прокладывает ему дорогу. Голос у горбуна на удивление сильный, звонкий для такого слабого тела. Два дня ездит эмир по улице Салиба, проверяет цены на сыр, яйца, зелень и другую снедь. А что делать мухтасибу[38]? Мухтасиб, человек злой, несправедливый, да проклянет его Аллах и освободит от него общину верующих, устанавливает цепы, как ему заблагорассудится. Однако поднять цены после того, как их понизил Тайбуга, и он не решается: люди разорвут на месте.
Едва судья Абд аль-Барр сказал последние слова и закончилась молитва, как люди окружили Тайбугу, приветствуют его, обращаются к нему с речью, как будто он один из них. Честное слово, я укорял его за это: „Ты эмир, человек высокого звания, а обращаешься с ними как с равными”. Эмир отвечал на это: „Все мы дети Евы и сыновья Адама, к тому же простые люди скромны и добродетельны, если бы мы лучше их знали, не судили бы так, как судим”. Только он сказал это, из мечети выходят трое эмиров, которые молились в первых рядах, недалеко от верховного судьи Абд аль-Барра. Надо сказать правду, все трое — и Таштемир Джундар, и Санкар Хазиндар, и Йалбуга, отдалившийся от Тайбуги, — выглядели величественно, выступали гордо, каждый одет в богатое платье и расшитый плащ. Переговариваются, а Таштемир небрежно спрашивает, что за толчея вокруг. И надо же так случиться, один человек возьми и закричи: „Посмотрите, какая разница между праведниками и притеснителями в исламе!” Головы повернулись, я услыхал, как кто-то спросил: „Разве этот (он имел в виду Тайбугу) одного с ними звания?” А другой ответил: „Разве он не выше их званием?” Лица эмиров потемнели от гнева, а народ смотрит во все глаза, ждет, что будет. Один предположил, что Тайбуга подойдет к ним с приветствием, другой утверждает, что эмир сорвет с них плащи и бросит в грязь. А Тайбуга тихо говорит с людьми, как будто не замечает эмиров и не слышит, что кричат вслед им люди.
„Говори, что у тебя”. Таштемир тихо произнес: „Эмир Тайбуга, государь!” Султан воскликнул: „Я говорил вам, что наш отец завещал, чтобы Тайбуга был при нас наместником, не хочу больше слышать об этом!” Все дремлет во дворце, тепло разливается по всему телу. Таштемир заговорил еще тише, еще смиреннее, а эмиры затаили дыхание, слушают: „Внемли, государь, до меня дошел важный слух”. Султан сжал губы. „Тайбуга без устали призывает к благочестию, а на самом деле худых людей зовет к себе, поит их вином, а вчера совсем голову потерял: вышел во двор и закричал… Прости меня, государь!” В зале воцарилась грозная тишина, так что стало слышно, как играет вино в бочках; хмеля в головах как не бывало. Султан сказал: „Говори все, что знаешь”. Таштемир произнес: „Тайбуга вышел во двор и что есть силы закричал: „Дайте мне Куткут! Дайте мне Куткут! Я желаю Куткут!” Гнев вспыхнул в глазах султана; схватив графин, швырнул его оземь, ударил кулаком в мраморную стену — и приказал Таштемиру замолчать…»
Когда рукопись Ибн аль-Хаддада разошлась по стране, стала известна и простому люду, и факихам, и знати, почтенный шейх и образованнейший ученый Ахмад ибн Абд аль-Хинди взялся за перо, чтобы составить ответ Ибн аль-Хаддаду. Следует заметить, что его честь уважаемый шейх родился в 1016 г. хиджры[39] и по сей день преподает право в благородном аль- Азхаре.
«Хочу уведомить читателя, что мной руководит единственно желание восстановить истину и утвердить ускользающую правду. Ни один предмет не затронул меня в такой степени и не потребовал от меня стольких усилий, как история этого плута и обманщика, эмира Тайбуги ас-Санкара из рода Иналя. Мне не раз доводилось слышать рассказы о нем, которые невежды передают из уст в уста вот уже с лишком двести лет, и я решил исследовать этот предмет. Я обнаружил, что большинство этих рассказов совершенно лишены исторического основания. Например, рассказывают, что султан Куджук велел подсыпать ему медленный яд, отчего эмир и скончался. А причиной послужило то, что Тайбуга кричал на одной из трапез: „Дайте мне Куткут!” Куткут — это черная наложница султана, так что история не лишена логики, ведь Ибн аль-Хаддад в самом начале своего сочинения говорит о пристрастии Тайбуги к черным рабыням. Однако после изучения многих трудов я должен заявить, что все это небылицы, недостойные здравомыслящего человека, так как нечестивец Тайбуга питал страсть не к черным рабыням, а к черным рабам! Кроме того, неужели султан не мог избавиться от Тайбуги каким-нибудь другим способом? Ибн аль-Хаддад говорит, что Куджук боялся возмущения черни и что после смерти Тайбуги простолюдины проклинали султана: как тучи саранчи, рассыпались по пути следования его процессии и провожали его бранью. Дошло до того, что султан однажды чуть не погиб. Спасшись, он приказал схватить тысячу человек и казнить их ночью. Таково было пагубное влияние Тайбуги на народ Египта, хвала Тому, кто вечен. Далее, как мог султан повелеть убить Тайбугу и первым идти за его гробом? Ничего не остается, как рассмеяться и над рассказами Ибн аль-Хаддада о смерти Тайбуги. Мучения его, да продлит их Аллах, продолжались целых сорок дней, а такого не случалось ни с одним истинным верующим ни в прежние времена, ни в нынешние. Ибн аль-Хаддад утверждает, что дом был полон народа, что крестьяне приходили во множестве, давали обеты святой Ситт Зейнаб, просили заступничества у святого Сиди Зейн ал-Абидина, что целая делегация отправилась к мавзолею подвижника Сиди Ахмада Бадави в надежде на исцеление Тайбуги. Ибн аль-Хаддад говорит, что Тайбуга завещал раздать беднейшим крестьянам все свои земли, вплоть до садов и пальмовых посадок на берегу реки. Спрашивается, как же крестьяне могли желать его исцеления и продления жизни, когда они должны были с нетерпением ожидать его смерти, чтобы скорее захватить земли? Мне кажется, и здесь у Ибн аль-Хаддада случилась какая-то путаница. Далее этот грамотей-недоучка повествует нам о смерти Тайбуги: будто бы в последнюю ночь его мучений, когда кровь пошла горлом, один дервиш рассказал, что задремал и увидел во сне величественного старца в белых одеждах, с окладистой бородой, очень похожего на Хидра[40], мир ему, и старец обратился к нему с такой речью: „Если вы желаете исцеления Тайбуги, прочтите „Сахих” Бухари[41] три тысячи раз и суру „Йа син”[42] четыре тысячи раз”. Тут собралась толпа, привели факихов, начали читать тут же, во дворе. Ибн аль-Хаддад говорит, что толпа повторяла вслед за факихами читаемое, каждый желал выздоровления Тайбуге, как вдруг страшно содрогнулось небо, трепет прошел по городу, обезлюдели улицы, опустилось от страха солнце, Перед рассветом, когда чтение еще продолжалось, трепет объял толпу: Тайбуга тяжко застонал, дыхание стеснилось, и душа его навеки покинула тело. Говорят, что небо тогда сделалось черным, издалека раздались раскаты грома и показалось народу, что мир
