— Нет, но я слышал вчера вашу игру.
— Как? По слуху?… — удивлялся маэстро.
— Да, по слуху. Только аккомпанируйте мне пожалуйста… Ах, если бы здесь была мама… — с оживлением проговорил черноволосый мальчик.
— Ты думаешь, что мама аккомпанирует лучше меня?
— Я этого не думаю. Но я с мамой часто играю и привык.
— А ты знаешь ноты?
— Давайте попробуем. Я очень хочу сыграть эту певучую медленную часть, которую я слышал вчера на концерте.
Доктор устроился в сторонке в кресле, а Панофка сказал:
— Посмотри на рояль. На пюпитре лежат ноты этого концерта.
Генек побежал к роялю, быстро перелистал страницы, нашел медленную часть и поставил ноты на пюпитр. Маэстро следил за ним глазами. Пошутил…
— Все-таки начнем с обыкновенной гаммы. Сыграй-ка мне гамму до-мажор.
Мальчик задрожал.
— Гамму до-мажор? Зачем? Я хочу концерт Бетховена!
— Хорошо, но сначала сыграй-ка гамму до-мажор, — настаивал маэстро.
— Играй, если профессор приказывает, — отозвался отец.
Мальчик взял в руки скрипку, прижал ее к подбородку и попробовал сначала струну ля. Молненосно пробежал смычком по струнам, ми и ре. Умело подвернул колки, тронул струну соль… Выпрямился и ровно, нота за нотой, сыграл всю гамму…
— Не слишком ли низкий строй? Ля на рояле выше, — сказал маэстро и ударил по клавише.
— Это потому, что ваш рояль плохо настроен, — ответил мальчик и ровно, ритмически продолжал играть гамму, выдерживая размер в две четверти. Затем вернулся по струнам к торжественному соль.
Маэстро слушал, затем присмотрелся и сказал:
— Левая рука у тебя неплохо поставлена, а вот смычок — не очень.
— Я играю так, как меня учил профессор Горнзель.
— Сыграй-ка теперь эту же гамму легато шестнадцатыми.
— Всю гамму на один смычок?
— А сумеешь?
— Еще бы.
Мальчик еле дотрагиваясь к струнам, звук за звуком рассыпал гамму мелкой дробью и затих на высоком ля. Он не снял смычка со струн, желая показать маэстро, что на смычке осталось еще много места.
Панофка заметил это.
— Ого, да ты прямо-таки виртуоз! Гамму сыграл чисто…
— Да, но я хочу попробовать сыграть медленную часть концерта.
— Сейчас, один вопрос. Ты раньше когда-нибудь слышал этот концерт?
— Нет, никогда. Вчера — первый раз в жизни.
— Не может быть! Может быть в Люблине кто-нибудь играл его с твоей мамой?
— Нет. Вчера я слышал этот концерт впервые…
— Дай-ка мне твои huslicki. Heske huslicki… — сказал Панофка.
— Это польская скрипка работы Гроблича, — пояснил доктор. — У нас были два таких мастера — отец и сын, а может быть, однофамильцы. Это скрипка варшавской работы!
— У поляков были свои скрипичных дел мастера, но наши чешские huslicki velmi певучие.
— Это известно, дорогой маэстро… Ведь, что ни чех — то скрипач. Что ни чех — то мастер.
Панофка, поворачивая скрипку в руках, ласково гладил яворовую деку, покрытую лаком вишневого цвета. Щелкнул по деке. Прислушался. Взглянул на завиток, вырезанный в виде львиной пасти. Колки из черного дерева и такой же гриф, понравились знатоку.
— Heske huslicki — повторил маэстро с восхищением.
— Ничего удивительного: «Веселое дерево весело поет, по деревне ходит, девок зовет» — напомнил доктор народную поговорку.
— А смычок тоже старой работы?
— Нет, это работа варшавского мастера Каниговского.
— Мой смычок тоже его работы! Удобный, легкий, очень податливый… я очень ценю этого мастера. Когда приезжаю в Варшаву, непременно покупаю у него несколько смычков и дарю коллегам французам, немцам, англичанам.
Генек нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Он спешил дорваться до Бетховена.
— Ну что ж, сыграй! — решил Панофка.
— Аккомпанируйте мне, пожалуйста… — попросил Генек.
— Нет, сыграй просто то, что ты вчера слышал.
— Хорошо. Но я думал, что с аккомпанементом будет лучше.
Мальчик легонько проверил настройку скрипки. Его лицо выражало сосредоточенность и внимание. Он стал в позицию, коснулся смычком струн. И вот полились чудные звуки — первые аккорды… Широко рождаются торжественные звуки, словно начало гимна или молитвы. А может быть это торжественная песня полей пшеницы, залитых солнечным светом? Нет. Словами этого не выразишь! Надо вслушаться и слиться со звуками всем существом. Смычок ударяет по струнам, пальцы словно когти впиваются в гриф и из-под них вырываются необыкновенные, гармонические сочетания звуков. Кажется, что нарастающие звуки переполняют комнату.
Чешский маэстро не вытерпел. Подошел к роялю и поддержал мелодию скрипки. Рука мальчика переходит из одной позиции в другую. Что за память! Какая торжественная песня, хватающая за душу.
Как только затихла последняя нота, маэстро Панофка вскочил и бросился обнимать мальчика. С его уст срывались слова восхищения и удивления. Несколько успокоившись, он обратился к отцу:
— Il va faire sonner son nam! ecoute! [4] Этот kluk bude prvni skripac sveta. Его надо сейчас послать в Прагу, Париж и учить. Что за талант, что за слух, что за музыкальность!
Чешский виртуоз, пожимая руку доктора Венявского, стал горячо убеждать:
— Друг мой, продай последние kalhoty и вези сына в Париж. Там Массар сделает из него виртуоза не хуже Паганини.
Мальчик стоял пораженный, не зная, как себя вести. Он, пожалуй, доволен, что и этот экзамен прошел успешно, но он мечтал совсем о другом. Он будет играть свои произведения. У него их много. Он их слышит. Они вырываются у него из-под пальцев. Ведь он должен сыграть людям мелодии песен своей родной люблинщины… Мазурки с размахом, с коленопреклонением, с притоптыванием, с поклонами шапкой до земли! Правда, мама говорит, что это дикие прыжки, полные чудачества, и требует, чтобы он играл Моцарта, Крейцера, Байо, Виотти. Пан Сервачиньский и профессор Горнзель никогда не бранили его за обертаса. Если он украшал мелодию танца разными вставками — даже хвалили его: «Вот так играй всегда. Смело, с темпераментом, по-польски! Пусть твоя игра напоминает слушателям атаку под Сомосьеррой». Люблинские учители говорили мальчику:
— Видишь-ли, скрипка — это крестьянский инструмент. Помни, что об этом писал Лукаш Гурницкий в «Дворянине»: наша шляхта на скрипке не играет, а если и играет, то очень уж редко.
Генек ждет, — может быть чешский маэстро потребует сыграть еще что-нибудь. Но Панофка заговорился с отцом. И слышать ничего не хочет, мальчик должен ехать учиться немедленно.
Разве на родине нет учителя для Генека? Ведь это еще ребенок! Он должен сначала окончить гимназию, а там будет видно.
— Нет, нет, нет! Конечно, Горнзель и Сервачиньский прекрасные скрипачи, но мальчику необходима парижская школа. Там его отшлифуют как алмаз и он станет истинной драгоценностью. Школьную премудрость мальчик одолеет походя, параллельно. Его интеллигентность — слух, его мудрость — ухо. Это феноменальный мальчик.
Эти слова заставили доктора задуматься. После минутного молчания он как будто набрался
