«Да катись оно все к чертовой матери!»
Он достал потрепанный кошелек, пересчитал купюры.
«Пошли они все! Уроды! Суки и уроды! Век бы этих морд не видеть!»
– Ну? – требовательно спросил продавец.
– Водки дай! «Гжелку».
«Подождет мамочка. В начале месяца приезжал, и то радость. Хватит!»
Продавец глумливо ухмыльнулся, сунул в окно бутылку, горлышком вперед. Небрежно швырнул перед покупателем горсть мелочи – на сдачу.
С трудом подавив желание скрутить пробку и отхлебнуть прямо здесь, Ильичев запихнул «Гжелку» в карман и, не оглядываясь, пошел к метро.
«Пусть немцы сами свое печенье жрут! – с ненавистью думал он. – Сытые, откормленные…»
Перед входом в метро он снова почувствовал желание выпить. Здесь и сейчас. Чтобы уж сразу. Домой веселее ехать, хоть от уродов всяких воротить не будет.
На эту женщину он поначалу не обратил внимания. Про таких говорят – «в любой толпе из ста сотня». Стоит себе у парапета, раздает какие-то листовки. Рекламу, наверное.
Тоже, видать, из неустроенных, раз в таком возрасте на студенческую работу подписалась.
Вдруг, совершенно неожиданно для него, женщина сделала шаг вперед и мягко, но настойчиво придержала Ильичева за руку:
– Простите, вам нехорошо?
Он вздрогнул. Пригляделся – невысокого роста, аккуратно прибранные в пучок седеющие пряди, мешковатая, но чистая и выглаженная юбка. Но на ее лице выделялись глаза. Чистые, освещенные изнутри каким-то особым светом, всепонимающие… Почти как у мамы.
– Спасибо, я… – совершенно неожиданно для себя сказал Ильичев. Хотел грубо оборвать ее, но раздражение постепенно сходило на нет – и передумал. На секунду даже испугался: ведь мог же сказать что-нибудь обидное. Слава Богу, сдержался.
– Я вижу, у вас случилось какое-то несчастье. Вы просто места себе не находите. Может, я смогу вам помочь?
– Понимаете, я хотел сегодня поехать к маме – выдался свободный вечер. Но… На работе послали… да еще этот продавец…
Женщина осторожно взяла Ильичева под локоть, потянула за собой.
– Расскажите мне все. Не бойтесь. Меня зовут… – на мгновение ему почудилась маленькая пауза, будто она привыкла именовать себя по-другому, – Людмила. Люда. А вас?
– Ярослав…
– Разрешите мне вам помочь, Ярослав.
2. 2007 год. Осень. Единственный
Наместник в последний раз осмотрел себя в зеркало, разгладил шитую сакральными знаками перевязь, проверил: не видно ли высоких каблуков из-под краев рясы? Единственный Наместник Его на Земле, Пресвитер, стоящий у Подножия Сверкающего престола, рекущий Вечную Истину, пребывающий в Ореоле Благодати, а на самом деле (среди любовниц и деловых партнеров) – Кирилл Легостаев в жизни не мог похвастаться высоким ростом. Метр семьдесят два – и ни миллиметром выше. Как тут будешь величественным? Пришлось заказывать специальные ботинки, с десятисантиметровыми каблуками. Да еще учиться ходить на них.
Зеркало не подвело. Легостаев приосанился.
«А неплохо. Производит впечатление».
Золоченая ряса с жемчужным воротником, красные обшлага и рукава – следы Его нетленной крови, перевязь и священная шапка Единственного. Только он имеет право носить ее.
Не так уж часто Наместник представал перед своей паствой таким величественным. Чудо не может быть обыденным, иначе к нему привыкают. Теряется таинственность, уходит Вера.
Но сегодня – случай особый. Еще двое причащенных пройдут сегодня Обращение и станут полноправными братьями. Причем – чрезвычайно полезными. Во всех смыслах. Один, Александр Константинович…
Наместник усмехнулся. «О, простите! Конечно, уже не Александр Константинович. Раб Александр».
Раб Александр работал ночным сторожем на складе стройматериалов. Зарплата не бог весть какая, но поскольку она целиком идет на нужды братьев… Плюс – на складе всегда можно по оптовой цене прикупить цемент, кирпич, вагонку. Да мало ли что может понадобиться! Особенно, если нынешнее жилище Обращенных вконец переполнится и придется воплощать в жизнь давно лелеемый проект – лесную Обитель. В старой ведомственной гостинице Минсредмаша, купленной за бесценок на аукционе, на триста мест уже втиснуты почти пять сотен братьев и сестер.
Второй причащенный – раб Валерий, худой и сутулый студент (на исповеди Наместник узнал, что он до сих пор девственник) какого-то заштатного ВУЗа, к работе, конечно, не способен. Зато парень является обладателем шикарной трехкомнатной квартиры на ВДНХ. Родители Валерия уехали на ПМЖ в Германию, пообещали – как только устроятся нормально, сразу возьмут к себе… Пошел уже пятый год, все никак не устроятся. Присылают, правда, какие-то деньги, любой другой назвал бы их откупными. Валерий, естественно, отдает все до копейки Наместнику… э-э, то есть, братьям. Парень хотел подарить своей новой семье и квартиру, но Легостаев пока сказал повременить. Он еще не решил, что с ней делать: то ли продать, то ли оставить под молельню и городскую резиденцию.
В дверь робко постучали.
Легостаев выпрямился, вскинул голову. Его облик преисполнился надмирного спокойствия. Братья и сестры не должны видеть своего Наместника озабоченным мирскими делами. Он – превыше. Его мысли и заботы в неведомых высях, простому человеку недоступны.
– Войди, Обращенный.
Никому другому не дозволялось входить в личные покои Наместника – только Обращенным.
Низко опустив голову, в комнату вошла раба Инга – сегодня ей выпало служить Наместнику. Бесцветная женщина непонятного возраста: в толпе Обращенных глаз Наместника не задержался бы на ней и минуты. Он и сейчас не удостоил ее взглядом, даже не обернулся. Лишь спросил:
– Ну что там? Все собрались?
Она не осмелилась даже посмотреть на него. Для Инги Ковалевой и так величайшим счастьем последних лет стало сегодняшнее послушание. Вечером, после церемонии, когда Единственный уйдет почивать, она будет убирать в комнатах, чистить его одежду. Она сможет целовать половицы, хранящие тяжесть его пресветлой поступи, прижать к себе одежду Единственного – нет, не священную церемониальную накидку, худшего кощунства и придумать нельзя! – но хотя бы его обыденную рубаху или тот великолепный костюм, в котором она однажды видела его в городе. Про тот случай Инга никому не обмолвилась ни словом, а вот сегодня, когда узнала о послушании, почему-то вспомнила. Ведь он наверняка хранит толику тепла Единственного, крупицу Благодати.
– Да, Единственный. Причащенные готовы, Единственный. Братья и сестры ждут слов Вечной Истины.
– Хорошо, – Наместник величаво кивнул. – Пойдем, раба Инга.
Стараясь не выдать охватившего ее счастья (Единственный помнит ее имя!), Инга раскрыла дверь и опустилась на колени, шепча слова благодарности.
В молитвенном покое – бывшем актовом зале общежития – все уже было готово к церемонии. Накрытый парчовой мантией алтарь таинственно мерцал огнями сотен свечей. В углах, скрытые темнотой, курились благовония. С недавних пор Легостаев добавлял в стандартные покупные пирамидки немножко опиума. Теперь после церемоний братья и сестры чувствовали приятное головокружение и странную легкость в теле. Когда кто-то из братьев посмелее спросил Наместника, что это может быть, Легостаев не моргнув глазом ответил: «Вы преисполнились Благодати. Это знак внимания Его, Предвечного и Пребывающего Вовне и Навсегда. Только лучшие из лучших достойны ее. Служите Ему хорошо, и Благодать пребудет с вами вечно!»
С того дня Обращенные буквально соревновались друг с другом за право участия в церемонии.
