эту дурь из головы.
Ковальский не дурак,— заметпл Рушинский.— Он прекрасно понимает, почему Ярецкая хочет избежать суда, и намерен использовать это.
—Тем не менее о такой сумме не может быть и речи. Я сам буду отговаривать клиентку.
—Как знаете. Я сообщу Ковальскому ваше мнение. Едва Рушинский переступил порог своего бокса, как
Ковальский спросил его:
Ну как? Согласны?
Нет. Они считают, что слишком много.
Сколько же дают?
Адвокат Ресевич говорил о десяти тысячах.
Ну, уж нет! Пусть я ничего не получу, но они всю эту кашу будут на суде расхлебывать.
Каково же будет ваше последнее предложение?
Тридцать тысяч. И ни злотым меньше. Я отдаю им всю мастерскую, а они не хотят выложить даже этих нескольких тысчонок.
Хорошо. Я еще раз попытаюсь поговорить с адвокатом Ресевичем.— С этимп словами Рушппский поднялся и вышел.
Тридцать тысяч — очепь большая сумма,— сказал Ресевич.— Этот вопрос я один решить не могу. Я должен поговорить с Ярецкой. Пойду позвоню ей. Подождите меня.
Рушннский вернулся к себе:
—Нужно подождать. Ресевич ведет переговоры с Ярецкой.
Минут через пять в бокс вошел Ресевич.
Станислав Ковальский? — Ресевпч поздоровался с наследником.— Я только что говорил с моей клиенткой. Она согласна на тридцать тысяч. А вы, пан Ковальский, должны подписать нотариальное заявление об отказе от наследства.
Почему ж не подписать! Если денежки выложите, то подпишу что требуется.
Следовательно, договорились. Худой мир лучше доброй ссоры.— Адвокат вдовы, в сущности, был рад, что удалось избежать процесса, который обещал быть длительным.— Что касается срока, то лучше сделать все как можно быстрее. О деталях вы договоритесь с адвокатом Рупшнским. А сейчас прошу извинить меня, но я должен покинуть вас. Ничего не поделаешь — ожидает клиент.
Мне тоже не терпится,— сказал Ковальский после ухода Ресевича.— А ведь обобрали они меня...
Помилуйте, это ли не выгодная сделка! Тридцать тысяч — немалые деньги.
Ладно уж, подпишу. Только чтобы и вы тоже там, у нотариуса, были. Вы все проверите. Я этой черной ведьме не верю. Как начнет своими зелеными зенками буравить, так они, помощники нотариуса, обалдеют и понапишут все, чего она захочет. Я лишь тогда поставлю свою подпись, когда они вам в руки наличные выложат. А как будем выходить из конторы, вы мне их отдадите.
Спасибо за доверие,— усмехнулся Рушинский.
Я о вас много хорошего слышал. Вы одного моего кореша защищали. Он мог схлопотать пять лет, а получил только полтора года. Кореш рассказывал, что вы, пан меценат, так их всех разделали в судебном зале, так им раз-доказали, что и сам он начал думать, а может, и впрямь
не он обчистил тот чердак на Броней...
Припоминаю, Вавжинец Фабисяк.
Ну, и память у вас,— просиял Станислав Ковальский.
Л теперь, когда мы покончили с делом, скажите, только без вранья, каким образом вы узнали содержание завещания Ярецкого?
—Я и сам толком не знаю, пан меценат.
— Как это так?
— А так,— начал Ковальский.— Вернулся я домой в конце мая. Жена говорит — тебе письмо. Ну, думаю, опять какая-нибудь повестка. Вечно ко мпе цепляются: то на комиссию вызовут — почему, мол, не работаешь, а то снова в суд. Однако, гляжу, на этот раз что-то другое. Обычный почтовый конверт. Заказное письмо. Прочитал и вижу: кто-то разыграть меня надумал, одурачить захотел...
—Цело у вас это письмо?
—Оно со мной.— Ковальский вытащил из кармана пиджака уже изрядно замызганный конверт и подал адвокату.
Письмо было отпечатапо па машинке, на белом нераз-линовашюм листе бумаги. Подписи от руки, даже какой-либо неразборчивой закорючки, не было. Даты — тоже. Адвокат осмотрел конверт. Письмо отправлено с Варшавского главного почтамта 20 мая. Какая удивительная оперативность! Ведь 20 мая утром милиция обнаружила труп Ярецкого. Поистине потрясающая осведомленность была у этого «друга». Адвокат вложил письмо в конверт и положил его на стол.
Когда я прочитал это,— сказал Ковальский,— то подумал: не иначе как кто-то из дружков надумал красивой шуточкой поразвлечься, разыграть меня решил. Гадаю, кто бы это? Морду хотелось расквасить этой дряни, чтобы в другой раз неповадно было... первоапрельскую шуточку в мае выкидывать!
Однако вы письмо не сожгли.
Каждый человек свой опыт имеет. Если мне говорят: сожги,— значит, надо хранить получше.
Правильно.— Адвокат даже рассмеялся, выслушав эту своеобразную философию.
Вскоре действительно пришло письмо, и вы пригласили меня в съязи с наследством по завещанию Влодзимежа Ярецкого. Тогда я понял, что тот тип не врал. А здесь, у вас, и совсем убедился, что все как есть сходится, слово в слово.
Вы кого-нибудь подозреваете? Кто мог написать? Может, кто из работников мастерской?
Я там никого не^знаю. В самой мастерской никогда не был. Заходил только в конторку к Ярецкому или к его жене, когда закупал товар. Вы думаете, я у них часто бывал? Раза три, не больше. А там и совсем перестал...
Получили в кредит — и поминай как звали?
Вот баба, и об этом наболтала! С чего отдавать-то? Дали бы товару на тысячу или побольше, тогда и барыш был бы. А с двухсот злотых какой оборот? Да и кто такую мелочь отдает? Вот вы, пан меценат, разве рассчитывали, что я верну вам те две красненькие?
Скорее, пет,— признался адвокат.
Апломб и цинизм Ковальского становились занятными.
Вот то-то и оно. Подстрелил я у вас две сотенные. А почему? Потому что точный расчет был: ста злотых мне мало, а триста вы не дали бы. Всегда надо знать — где, как и сколько. Но у Ковальского есть своя гордость.
