Современный Румынский детектив

— Разрешите? — и обращается с вопросом к художнику: — Может быть, вы нам назовете и гонорар, который вы получили в Национальном театре, а также ту его часть, которую, согласно авторскому праву, вы выделили своему любимому ученику?

— Почему вас так интересует материальная сторона вопроса? — подливаю я масла в огонь.

— Как то есть почему?! Да потому, что я убежден — ведь именно эти отношения между Кристи и его учителем, не говоря уж о том, что тот увел у него девушку, и подтолкнули моего двоюродного брата к гибели!

Виски распирает от благородного негодования и жажды установить полную истину. Я не перечу ему, его старания идут на пользу дела.

Тут не выдерживает Петронела, и «действие пьесы» мгновенно оживляется:

— Как тебе не совестно! С таким же успехом он мог повеситься из-за тебя! Из-за твоих подлых интриг! Кристи уже успокоился, пришел в себя, а тут ты полез грязными сапожищами в его душу, стал поносить меня, старался его настроить против Валериана… Пошлый интриган, вот ты кто! Даже то, что отец лишил Кристи наследства, тоже дело твоих рук.

Петронела возбуждена, чтобы прийти в себя, ей надо закурить, она роется в своей сумочке в поисках сигарет. Ее мать, взволнованная не меньше, чем сама Петронела, кидается ей на помощь:

— Тебе что-нибудь нужно, доченька?

— Нет, мама, спасибо.

Братеш догадался протянуть своей возлюбленной пачку «Кента», дал прикурить от зажигалки.

Паскару усмехается не без самодовольства, словно Петронела публично похвалила его. С моего позволения он отвечает ей:

— Самое время было бы и мне оскорбиться и обвинить тебя в клевете. Но я этого не делаю. Завещание дяди не я составил и не я заверил у нотариуса в Лугоже.

— Тем не менее ты ездил в Лугож, и не один раз! — напоминает ему Петронела.

С Тудорела Паскару все это как с гуся вода:

— А что плохого в том, что я время от времени навещал родственников?

Петронела не в состоянии скрыть своего озлобления:

— А то, что эти посещения почему-то находятся в прямой связи с получением довольно-таки жирного куша!

— Петронела! — мягко взывает к ней Братеш. Паскару обращает ко мне свое нагловатое, скажем прямо, лицо и оскорбленно восклицает:

— Господин капитан, заметьте, вместо того чтобы ответить мне на вопрос, заданный господину Братешу, меня обвиняют в том, что из-за меня Кристиан был лишен наследства! Это уж слишком!

Вопреки своему возмущению, Виски сохраняет полное спокойствие.

— Хоть тут и не место заниматься рассмотрением моих авторских прав, — вступает Валериан Братеш, — тем не менее я считаю необходимым заявить, что мне было выплачено вознаграждение согласно принятым нормам. Поэтому поводу я вел бесконечные споры с Кристианом Лукачем. Он решительно отказался от тридцати пяти процентов гонорара, составляющих причитавшуюся ему часть. Сколько бы я ни пытался ему объяснить, что еще долго после окончания института он будет нуждаться в деньгах, хотя бы для покупки бумаги, холста, красок, он ни за что не соглашался. В конце концов, отдавая себе отчет, что он горячится по молодости лет, я внес эти деньги на его имя в сберегательную кассу. Я отдал ему сберкнижку и объяснил, что, кроме него, никто не сможет распоряжаться этим вкладом.

Я вынимаю из папки сберегательную книжку, найденную в одном из пиджаков потерпевшего, и показываю ее художнику:

— Это она?

— Да.

Я открываю книжку и читаю вслух, не сводя глаз с Тудорела Паскару:

— «Двенадцатого октября был сделан вклад на имя Кристиана Лукача в сумме семнадцать тысяч пятьсот лей». Вы удовлетворены, господин Паскару?

Мой вопрос ставит Виски в затруднительное положение — он молчит, но я уверен, что он просто хочет выиграть время. Потом разводит руками, не скрывая своего недоумения:

— Ничего не понимаю!..

Братеш молча качает головой, словно бы делясь со мной своей обидой: «Вот видите, из-за подобных типов ни вам, ни мне нет покоя!» Я отвечаю на этот его взгляд:

— Из всего, что вы все тут показали, следует сделать вывод, что причины, приведшие Кристиана Лукача к самоубийству, надо искать в совершенно иной области, а вовсе не в его отношениях с вами. Собственно, этого и следовало ожидать… Что ж, теперь мы можем перейти к дальнейшему…

Я достаю из правого ящика стола приготовленный заранее магнитофон Кристиана Лукача. В кабинете воцаряется прямо-таки могильная тишина. Можно не сомневаться, что все они его узнали. Тудорел Паскару даже и не пытается скрыть своего удивления. То же чувство можно прочесть и на «мужественном» лице художника. Лишь Петронела Ставру прячется за деланным безразличием. Но, услышав мои слова, и она вздрагивает.

— Теперь я предлагаю вам послушать самого Кристиана Лукача. Он также имеет право оттуда, из могилы, сказать свое слово обо всем, о чем тут у нас идет речь. Вот что он думает о своем разрыве с Петронелой Ставру.

Я нажимаю на клавишу. Магнитофон, это чудо двадцатого века, тут же приходит в действие. В полнейшей тишине раздается негромкий голос того, кто единственный знает и может нам сказать всю правду:

«…мне больно, и эта боль останется со мной на всю жизнь. Я не могу избавиться от одного воспоминания, оно преследует меня, саднит… Может быть, лучше бы Тудорелу промолчать, лучше, если бы он ничего мне не сказал, не отравил бы мне душу этим ядом!.. Нет, все равно рано или поздно обман всплыл бы наружу. Обман, который стольким людям на свете заменяет правду! Как он заменяет ее и Петронеле, и Валериану. Два долгих месяца они встречались тайком, любили друг друга, а я ничего не знал. Что стоило Петронеле прийти ко мне и выложить всю правду! Или Валериану прийти и все мне сказать. Но они продолжали видеться втайне от меня. А моя жизнь в это время проходила так же буднично и обыкновенно, как всегда. Ночами Петронела прижималась своим телом ко мне, словно бы ничего в нашей жизни не изменилось. В институте или у него в мастерской я встречался с Валерианом, и он смотрел мне в глаза, как будто и в его жизни ничего не происходило… Кто знает, как долго бы тянулась эта ложь, если бы Тудорел, эта ресторанная мразь, не открыл мне глаза, а он мне выложил все, даже то, где именно они встречались — в мастерской! В мастерской Валериана! В ту ночь Тудорел потащил меня с собой туда. «Смотри и очнись!» — сказал он мне. Я пошел за ним и, как последний подонок, затаился в темноте и ждал. Я видел, как они вышли из мастерской, я видел, как они поцеловались на прощание. Но еще больнее, чем этот их поцелуй, было для меня то, что рядом со мной стоял Тудорел и не мог скрыть своего торжества…

В следующую ночь Петронела пришла ко мне, словно бы ничего не случилось. Как это происходило у нас с ней уже тысячу раз, она не спеша разделась, легла в постель и ждала, чтобы я закончил какой-то эскиз. «Что ты там возишься, Кристи?» — спросила она меня самым нежным и невинным голосом, какой мне когда-нибудь довелось слышать… Я обернулся к ней. И в то же мгновение я подумал, что впервые смотрю на нее глазами художника. Ее белое тело выделялось на темно-зеленом покрывале сильными, уверенными линиями. Я вспомнил о махах Гойи и о его трагической жизни. Я хотел бы, чтоб этот миг продолжался до бесконечности, но меня вывел из забытья ее голос: «Кристи, почему ты не раздеваешься?» Я знал, что тот же вопрос она наверняка задавала вчерашней ночью и Валериану, лежа на таком же диване у него в мастерской. И тогда я сказал ей, что знаю все об ее отношениях с ним. Она стала одеваться и, натягивая на себя платье, призналась, что любит Валериана и Валериан тоже ее любит. И если она утаивала от меня правду и приходила ко мне, то только для того, чтобы не сделать мне больно.

Теперь я готов посмеяться над этими ее словами! Не хотела сделать мне больно, оберегала мое самолюбие!.. Я знаю, что все па этом свете имеет начало и конец. И наша с ней любовь не могла быть исключением из этого общего правила. Но еще в самом начале она пообещала без того, чтобы я