В четверь первого зазвонил телефон. Он еще не спал и снял трубку: — Хольмберг. Эрна задержали.
Спустя пятнадцать минут он вошел в управление. Улофссон и Вестерберг были уже там.
— Где вы его взяли? — спросил Хольмберг у дежурного по отделу общественного порядка.
— Он вернулся домой.
— Вернулся? Как это «вернулся»?
— Очень просто: явился в общежитие, и Свенссон, который вел наблюдение, вызвал наряд. Я послал туда две машины. Но он особо и не сопротивлялся.
На лбу у Роланда Эрна виднелась свежая ссадина и набухала шишка. Вот на это он тотчас и пожаловался.
— Какая была необходимость кидаться на меня и тащить волоком вниз по лестнице. Я там голову расшиб. Заявились впятером, высадили дверь — и всем скопом на меня… И поволокли…
Как видно, слух о том, что этот человек, возможно, стрелял в комиссара, дошел и до блюстителей общественного порядка.
— Ничего, — сказал Улофссон. — Ничего страшного не случилось. Мы были вынуждены действовать наверняка. Чем мы, черт побери, виноваты, что ты поскользнулся на ступеньках!..
— Я не поскользнулся, меня волокли. Кто им дал право…
— Ну, хватит, — перебил Хольмберг. — Не сахарный! Подумаешь, потрясли его маленько! Переживешь! Наверняка ведь артачился!..
— Нет, они меня поволокли…
Эрн сидел на стуле в туреновском кабинете, и вид у него был весьма жалкий; он словно не мог взять в толк, почему с ним так обошлись.
— Кончай скулить. Лучше расскажи, почему ты удрал.
— Глупость сморозил, конечно. Совершенно машинально… — Он сидел, сгорбившись, опершись локтями на колени. — Голова раскалывается, — пожаловался он.
— Я сказал, кончай стонать! — рявкнул Хольмберг. — Хватит прибедняться, отвечай на вопросы. Почему ты удрал?
Я же говорю: сам не знаю. Так получилось…
— Но ведь от полиции не удирают, если совесть чиста.
— Нет-нет… Но я не думал… Он на меня заявил?
— Что? — И на лице, и в голосе Хольмберга отразилось удивление. — Кто на тебя заявил?
— Значит, заявил? Я не думал…
— Кто на тебя заявил? — громко и хлестко повторил Хольмберг, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Ёста. Он сказал, что не станет заявлять, а я пообещал расплатиться, как только смогу…
— Как насчет того, чтоб рассказать все по порядку… О чем ты, собственно, толкуешь?
— Да, но…
Эрн выпрямился, судя по выражению лица, он просто обалдел.
Лицо его недоуменно вытянулось — так он был поражен неожиданным поворотом беседы. В широко раскрытых глазах застыл немой вопрос.
— Но… но почему же вы тогда? Хольмберг потер подбородок.
— Объясни, с какой это стати мы должны были тебя разыскивать.
— Ладно. Несколько недель назад, в позапрошлый вторник, я одолжил… э-э… стырил две сотни у Ёсты…
— У какого Ёсты?
— Это мой приятель, сосед по этажу. Я зашел к нему в комнату. Он торчал в душевой и дверь не запер. Ну, я нырнул в комнату… я знал, где у него бумажник, и взял пару сотен и… только собрался дать тягу, смотрю: он стоит в дверях… а я… со своими… с его деньгами… Он за мылом вернулся.
— И что же?
— Ну, он, конечно, взвился, начал орать и все норовил пустить в ход кулаки. Но, в конце концов пообещал не заявлять в полицию и сказал, что одолжит мне эти деньги, если я обязуюсь вернуть их после получки. А я не вернул… Выходит, он на меня заявил?
Хольмберг и Улофссон переглянулись. Что ж это, мол, такое? Заливает парень?
— Нет, — наконец проговорил Хольмберг. — Никто на тебя не заявлял.
— Но в чем же тогда дело?
— Где ты пропадал первого мая? — спросил Хольмберг.
— Первого мая? В Копенгагене. А почему вы спрашиваете? — Было видно, что он размышляет. — А! Ведь в тот вечер убили Фрома! — помедлив, выпалил он. — Вот почему вы меня разыскивали! Уф-ф… — Он облегченно вздохнул. — Выходит, только поэтому… — Он опять умолк и задумался. — Но какое я имею отношение к Фрому? Я же ни при чем!
— Ни при чем?
— Вы ведь не думаете…
— Что «не думаем»?
— Что я причастен… что я в него стрелял?
— Ты же сам говоришь, что был в Копенгагене.
— Да. Был.
— Один?
— Нет. С Ёстой.
— Вот как?
— Да. Спросите у него, он подтвердит.
— Твой приятель, у которого ты стащил деньги, поехал с тобой развлекаться в Копенгаген, да?
— Да, поехал.
Хольмберг хмыкнул и посмотрел на Улофссона, тот вышел из комнаты.
— Вы, разумеется, были только вдвоем? — спросил Хольмберг.
— Да.
— И чем вы там занимались?
— Ну… приехали трехчасовым паромом и сразу пошли гулять по городу… в «Тиволи» были… и все такое…
— Подробнее. Где именно вы были?
— О'кей. К вечеру мы прилично набрались, посидели в нескольких барах и в одном порноклубе, где-то на Истергаде… и чуть не опоздали на последний паром…
— А во вторник ты где был?
— Во вторник? Дома.
— Весь вечер?
— Ага. Весь вечер. Я рано лег спать, потому что в пять утра мне надо было на работу.
— Но первого мая ты тем не менее отправился в Копенгаген, хотя тоже надо было спозаранку идти на работу?
— Нет.
— Нет? Что значит «нет»?
— Во вторник у меня был выходной.
— А завтра? Тоже с утра пораньше?
— Нет. Завтра я тоже выходной. По субботам я не работаю.
— А что ты делал вечером в среду?
— В среду? Пьянствовал. У нас на этаже был праздник. Вчера целый день мучился похмельем ужас просто…
— Ну а сегодня вечером где ты пропадал?
— В «Атене».
