Рост не меньше метра девяноста пяти, подумал Хольмберг, увидев его в больнице.
— Ишь ты! — пробормотал Улофссон. — Вон оно что!
— Расскажи-ка, что тебе понадобилось в палате Инги Йонссон, притом в столь неурочное время, — сказал Хольмберг.
Парень стиснул зубы, правая рука его сжалась в кулак.
От Хольмберга не укрылось это движение, и его вдруг почему-то охватил страх — словно прямо перед ним была бомба, которая в любой момент может взорваться и ранить его.
Бомба, у которой много чего на совести. Но сколько именно?
А Бенгт Свенссон внезапно как бы обмяк и съежился. Поднял ручищу и ощупал лоб. Потом качнул головой и заплакал.
Хольмберг сразу почувствовал себя увереннее и быстро взглянул на Улофссона, стоявшего у задернутой шторы.
Бенгт Свенссон уткнулся лицом в ладони и беззвучно плакал. Только плечи вздрагивали.
— Все это… такая путаница… — запинаясь, выговорил он.
— Начни-ка с самого начала, спокойно и вразумительно.
Свенссон выпрямился и посмотрел на Хольмберга, словно пытаясь прочесть в его глазах понимание.
— Хорошо… — сказал он. — Только с чего начать?
— С чего хочешь.
— С сегодняшнего вечера?
— Если угодно.
— То, что произошло нынче вечером, началось гораздо раньше…
— В таком случае начинай оттуда. С самого начала.
Хольмберг отметил его неуверенность, но решил сохранять дистанцию и не превращаться в исповедника, а вести допрос.
— Все началось с того, что в марте я откликнулся на газетное объявление. О замещении вакантной должности в фирме «Реклама», у Фрома… — Голос Бенгта Свенссона стал ровнее и глуше. — Для меня это было очень кстати и вовремя. Я как раз собирался сдавать экзамен и искал работу по специальности. Потому и читал объявления, а, увидев это, послал документы.
— Какая же у тебя специализация?
— Довольно-таки разносторонняя. Тут и скандинавские языки, и история искусств, и этнография, и английский, и педагогика.
— И где же можно применить этакую мозаику?
— Я хотел получить универсальный диплом. И вообще, мечтал о профессиональной независимости, мечтал заниматься работой, побуждающей к творчеству. Для того и прослушал такой широкий курс — чтобы добиться максимальной разносторонности, — самоуверенно заявил Свенссон.
— Угу…
— Вот я и подумал, что реклама, пожалуй, предоставляет человеку возможность творческой деятельности…
— Понятно. Ну и как же?
Хольмберг отлично знал как, потому что Бенгт Свенссон попал во второй отсев. Вместе с двенадцатью другими.
— Н-да… — Он взглянул на Хольмберга, и тот увидел, что глаза у Бенгта Свенссона большие, синие, наивные и даже какие-то детские. — Да не больно хорошо…
— Видимо, ты не получил работы?
— Нет.
— А когда ты это понял… или узнал?
— В прошлый четверг вечером.
— В прошлый четверг вечером? — Хольмберг встал и через стол наклонился к Свенссону. — Тебе сообщила Инга Йонссон?
— Да, вам это, конечно, известно.
— Еще бы, — солгал Хольмберг. — Догадаться несложно. А теперь расскажи, как все это взаимосвязано.
— О'кей. Я, значит, послал документы, а потом думаю: наверно, стоит малость поднажать, как говорится…
— Поднажать?
— Ну да… установить личные контакты…
— Ага.
— Зашел я туда к ним и спросил, нельзя ли побеседовать с директором. Меня направили к его секретарю… к Инге…
— Та-ак…
— Я представился и объяснил: подал, мол, документы и подумал, что, может быть, сумею встретиться с Фромом, ведь тогда ему будет легче составить мнение обо мне. Она сказала, что все заявления будут непременно рассмотрены, а потом фирма вызовет на переговоры тех, кого сочтет нужным. Поэтому я, дескать, должен ждать и надеяться. Они не успели пока заглянуть в документы. Что ж, думаю, ничего не поделаешь…
Хольмберг, внимательно слушая, прикурил от окурка новую сигарету.
— Но когда я пришел домой, то задумался. Я так рассуждал: если хочешь получить работу, не грех и подсуетиться немножко… показать, как говорится, товар лицом. И вот вечером я позвонил ей, Инге… Телефон указан в справочнике. Я назвался, и она сказала, что помнит меня. Я объяснил, зачем приходил в фирму, дескать, хотел побеседовать с директором, чтобы ему было легче судить обо мне. Она сказала, что желание это вполне понятное. Тогда я решил… заговорил насчет того, что, мол, если бы мы с ней повидались как-нибудь вечерком, она могла
Отчаянная бабенка была, подумал Улофссон. И к тому же беспечная.
— Так продолжалось некоторое время. И однажды вечером я столкнулся с ней на улице, она явно узнала меня, потому что поздоровалась. Мы поболтали насчет соискателей, и я спросил, как там дела. Она сказала, что уже начали рассматривать документы, но выводы пока делать рано. Я опять спросил, не сможет ли она встретиться со мной как-нибудь вечером?.. Поужинаем, ну и потолкуем о фирме и всем прочем… о работе… Сперва она отказалась наотрез, но в конце концов улыбнулась и сказала, что я, мол, начал ее интересовать, а раз так, то почему бы нет… Следующим же вечером мы вместе ужинали в «Круген».
— Через сколько дней после твоего визига в фирму это случилось?
— Пожалуй, недели через две, не то дней через десять…
— Так-так, продолжай.
— Ну, она определенно ждала, что я провожу ее домой, и… я остался у нее на ночь.
Гоп-ля, подумал Улофссон, быстро они.
— …Она прямо обезумела, — вспоминал Бенгт Свенссон. — Вот… А после мы стали встречаться, и я спросил, не замолвит ли она за меня словечко перед директором. Она сказала, что я, мол, большой дуралей, так и сказала, но она подумает, что тут можно сделать. Время шло, и однажды я узнал, что фирма произвела отсев. Мы с Ингой продолжали встречаться, и я спросил, не замолвила ли она за меня словечко. Она сказала, что пока я остался среди претендентов, и добавила, что все решает директор. Дни шли, и…
— Когда это было?
— Что?
— Когда ты узнал об отсеве?
— Точно не помню… числа двадцатого апреля, кажется…
— Гм. Продолжай.
