герцог весьма показал, что сердит на меня, и причиной было, что, жалуясь его светлости на некои жесточайшие смертоубийства, которые мне учиняли мессер Альфонсо Квистелло и мессер Якопо Польверино, фискал,[459] а больше всех сер Джованбатиста Брандини, вольтерранец; и так, высказывая с некоторым оказательством страсти эти мои доводы, я увидел, что герцог пришел в такую злость, что и вообразить себе нельзя. И когда его высокая светлость пришел в эту великую ярость, он мне сказал: «Этот случай совсем такой же, как с твоим Персеем, когда ты за него спросил десять тысяч скудо; ты слишком даешь одолевать себя своей корысти; поэтому я хочу велеть его оценить и дам тебе за него все то, что будет решено». На эти слова я тотчас же ответил немного чуть-чуть слишком дерзко и почти что рассердись, — нечто, чего не подобает учинять с великими особами, — и сказал: «Как же это возможно, чтобы мою работу мне оценили по ее стоимости, когда сейчас нет ни одного человека во Флоренции, который сумел бы ее сделать?» Тогда герцог пришел в еще большую ярость и наговорил много гневных слов, среди каковых сказал: «Во Флоренции есть сейчас человек, который тоже сумел бы сделать такого же, и поэтому он отлично сможет о нем судить». Он хотел сказать про Бандинелло, кавалера святого Якова. Тогда я сказал: «Государь мой, ваша высокая светлость дали мне возможность, чтобы я сделал в величайшей Школе мира большую и труднейшую работу, каковую мне восхвалили больше, чем любую работу, которая когда-либо открывалась в этой божественнейшей Школе; и что больше всего делает меня гордым, это то, что эти выдающиеся люди, которые понимают и которые принадлежат к искусству, как Брондзино живописец, этот человек потрудился и написал мне четыре сонета, говоря самые изысканные и торжественные слова, какие возможно сказать, и по этой причине, от этого удивительного человека, быть может, и подвигся весь город на столь великий шум; и я скажу, что если бы он занимался ваянием, как он занимается живописью, то он также смог бы, пожалуй, суметь ее сделать. И потом я скажу вашей высокой светлости, что мой учитель Микеланьоло Буонарроти, он также сделал бы такую же, когда он был помоложе, и понес бы не меньше трудов, чем понес я; но теперь, когда он очень стар, [460] он бы ее не сделал наверняка; так что я не думаю, чтобы сейчас был на примете человек, который сумел бы ее выполнить. Таким образом, моя работа получила величайшую награду, какую я бы «мог желать на свете; и особенно, раз ваша высокая светлость не только что называли себя довольным моей работой, но и больше всякого другого человека мне ее хвалили. Какой же еще высшей и какой более почетной награды можно желать? Я говорю наидостовернейше, что ваша светлость не могли мне заплатить более славной монетой; и ни каким бы то ни было сокровищем наверняка нельзя сравняться с этим; так что мне заплачено с избытком, и я благодарю вашу высокую светлость от всего сердца». На эти слова герцог ответил и сказал: «Ты даже не думаешь, чтобы у меня было столько, чтобы я ее мог тебе оплатить; а я тебе говорю, что я ее тебе оплачу много больше, чем она стоит». Тогда я сказал: «Я себе и не представлял, что получу какую-нибудь другую награду от вашей светлости, но я называю себя вполне вознагражденным той первой, какую мне дала Школа, и с нею я сей же час хочу уехать с Богом, чтобы никогда больше не возвращаться в тот дом, который ваша высокая светлость мне подарили, и никогда больше не буду пытаться увидеть Флоренцию». Мы были как раз возле Санта Феличита, и его светлость возвращался во дворец. На эти мои сердитые слова герцог вдруг с великим гневом повернулся и сказал мне: «Не уезжай, и смотри, чтобы ты не уехал!» Так что я почти испуганно сопровождал его во дворец. Когда его светлость прибыл во дворец, он позвал епископа де'Бартолини, который был архиепископом пизанским, и позвал мессер Пандольфо делла Стуфа, и сказал им, чтобы они сказали Баччо Бандинелли от его имени, чтобы он рассмотрел хорошенько эту мою работу с Персеем и чтобы он ее оценил, потому что герцог хочет мне ее оплатить по справедливой цене. Эти почтенные люди тотчас же разыскали сказанного Бандинелло, и когда они передали ему это извещение, он им сказал, что эту работу он отлично рассмотрел и слишком хорошо знает, что она стоит; но так как он в раздоре со мной из-за других прошлых дел, то он не желает вмешиваться в мои обстоятельства никоим образом. Тогда эти господа прибавили и сказали: «Герцог нам сказал, что, под страхом своей немилости, он вам приказывает, чтобы вы назначили ей цену, и если вы хотите два или три дня времени, чтобы рассмотреть ее хорошенько, возьмите их себе; затем скажите нам, чего, по-вашему, этот труд заслуживает». Сказанный ответил, что он отлично его рассмотрел и что он не может ослушаться приказаний герцога, и что эта работа удалась очень богато и красиво, так что ему кажется, что она заслуживает шестнадцати тысяч золотых скудо и больше того. Тотчас же эти добрые господа доложили об этом герцогу, каковой разгневался люто; и подобным же образом они пересказали это и мне. Каковым я ответил, что никоим образом не желаю принимать похвал Бандинелло, потому что этот дурной человек говорит дурно обо всяком. Эти мои слова были пересказаны герцогу, и потому-то герцогиня и хотела, чтобы я положился на нее. Все это чистая правда; словом, я бы лучше для себя сделал, если бы предоставил решать герцогине, потому что мне бы вскорости заплатили, и я получил бы награду больше.
XCVIII
Герцог велел мне сказать через мессер Лелио Торелло, своего докладчика, что он желает, чтобы я сделал некие истории барельефом из бронзы вокруг хора Санта Мариа дель Фиоре;[461] а так как сказанный хор был работой Бандинелло, то я не хотел обогащать его стряпню моими трудами; и хотя сказанный хор был и не по его рисунку, потому что он ровно ничего не смыслил в зодчестве, рисунок был Джулиано, сына Баччо д'Аньоло, деревщика, того, что испортил купол;[462] но, словом, в нем нет никакого искусства; и по той, и по другой причине я не желал никоим образом делать эту работу, но всегда вежливо говорил герцогу, что сделаю все, что мне прикажет его высокая светлость; так что его светлость поручил старостам Санта Мариа дель Фиоре, чтобы они договорились со мной, и что его светлость будет мне давать только мое жалованье по двести скудо в год, а что все остальное он желает, чтобы сказанные старосты добавляли со сказанной Постройки.[463] Так что я явился к сказанным старостам, каковые мне и сказали все распоряжение, какое они имели от герцога; и так как с ними мне казалось, что я гораздо увереннее могу высказать мои доводы, то я начал им доказывать, что столько историй из бронзы будут превеликим расходом, каковой весь выброшен вон; и сказал все причины; каковые они восприняли вполне. Первая была та, что этот строй хора совсем неправильный, и сделан без всякого разума, и в нем не видно ни искусства, ни удобства, ни красоты, ни изящества; другая была та, что сказанные истории оказались бы помещены настолько низко, что они приходились бы гораздо ниже глаза, и что они были бы мочильней для собак и постоянно были бы полны всякой грязи, и что по сказанным причинам я никоим образом не хочу их делать. Но чтобы не выбрасывать вон остаток моих лучших лет и не служить его высокой светлости, каковому я так желаю угождать и служить; поэтому если его светлость желает воспользоваться моими трудами, то пусть он даст мне сделать средние двери Санта Мариа дель Фиоре, каковые были бы работой, которая была бы видна и была бы гораздо большей славой его высокой светлости, а я бы обязался по договору, что если я не сделаю их лучше, чем те, которые всех красивее из дверей Сан Джованни,[464] то я не хочу ничего за мои труды; но если я их выполню сообразно своему обещанию, то я согласен, чтобы их оценили, а потом пусть мне дадут на тысячу скудо меньше того, во что людьми искусства они будут оценены. Этим старостам весьма понравилось то, что я им предложил, и они пошли поговорить об этом с герцогом, причем, среди прочих, был Пьеро Сальвиати, думая сказать герцогу нечто такое, что будет ему очень приятно, а оно было ему как раз наоборот; и он сказал, что я всегда хочу делать как раз наоборот тому, что ему угодно, чтобы я делал; и без всякого другого заключения сказанный Пьеро ушел от герцога. Когда я это услышал, я тотчас же отправился к герцогу, каковой выказал мне себя немного сердитым на меня, какового я попросил, чтобы он соблаговолил меня выслушать, и он мне это обещал; так что я начал сначала; и такими прекрасными доводами дал ему понять справедливость этого, показав его светлости, что это большой расход, выброшенный вон; так что я весьма его смягчил, сказав ему, что если его высокой светлости не угодно, чтобы я делал эти двери, то необходимо сделать для этого хора две кафедры, и что это будут две великие работы и будут славой его высокой светлости, и что я там сделаю великое множество историй из бронзы, барельефом, со многими украшениями; так я его умягчил, и он мне поручил, чтобы я сделал модели. Я сделал несколько моделей и понес превеликие труды; и среди других я сделал одну восьмигранную с гораздо большим старанием, нежели делал другие, и мне
