«Бенвенуто, дорогой друг наш. В минувшие дни этот великий христианнейший король вспомнил о тебе, говоря, что желает иметь тебя на своей службе. На что я ответил, что ты мне обещал, что всякий раз, как я пошлю за тобой для службы его величеству, ты тотчас же приедешь. На эти слова его величество сказал: «Я хочу, чтобы ему было послано удобство, дабы он мог приехать, как того заслуживает такой человек, как он»; и тотчас же приказал своему адмиралу, чтобы он велел казнохранителю выплатить мне тысячу золотых скудо. В присутствии этого разговора был кардинал де'Гадди, каковой тотчас же выступил вперед и сказал его величеству, что незачем, чтобы его величество отдавал такое распоряжение, потому что он сказал, что послал тебе достаточно денег и что ты в пути. Так вот, если окажется, что дело обстоит, как я и думаю, наоборот тому, что сказал кардинал де'Гадди, то, получив это мое письмо, ответь тотчас же, потому что я свяжу нитку наново и устрою, чтобы тебе дали обещанные деньги этим великодушным королем».
Теперь пусть видит мир и кто в нем живет, сколько могут зловредные звезды с супротивной судьбой над нами смертными! Я и двух раз не говорил за все свои дни с этим дурачком кардиналишкой де'Гадди; и это свое умничанье он учинил вовсе не для того, чтобы как-нибудь мне повредить, а учинил его единственно из-за чудаковатости и никчемности своей, показывая, что и он тоже заботится о делах даровитых людей, которых хочет иметь король, как это делал кардинал феррарский. Но он был такой олух потому, что ни о чем меня Не известил; а то, конечно, чтобы не срамить глупое чучело, из любви к отечеству, я бы нашел какое-нибудь извинение, чтобы заштопать это дурацкое умничанье. Как только я получил письмо от высокопреосвященнейшего кардинала феррарского, я ответил, что о кардинале де'Гадди я ровно ничего не знаю и что если бы он даже и попытал меня на этот счет, то я бы не двинулся из Италии без ведома его высокопреосвященства, а главное, что у меня в Риме большее количество заказов, чем у меня когда-либо раньше было; но что по слову его христианнейшего величества, сказанному мне таким вельможей, как его высокопреосвященство, я бы поднялся тотчас же, бросив все другое, как оно есть. Когда я отослал письмо, этот предатель, мой перуджийский работник, задумал хитрость, каковая сразу же ему удалась, ввиду жадности папы Паголо да Фарнезе, а еще больше — его побочного сына, называвшегося тогда герцогом ди Кастро.[257] Этот сказанный работник сообщил одному из этих секретарей сказанного синьора Пьерлуиджи, что, прожив у меня в работниках несколько лет, он знает все мои дела, в виду каковых он заверяет сказанного синьора Пьерлуиджи, что я человеке с состоянием в восемьдесят с лишним тысяч дукатов и что эти деньги они у меня большей частью в драгоценных камнях; каковые камни — церковные, и что я их похитил во время разгрома Рима, в замке Святого Ангела, и что надобно меня велеть схватить немедленно и тайно. Раз как-то утром я больше трех часов работал перед рассветом над вещами вышесказанной супруги и, пока моя мастерская отпиралась и подметалась, я накинул плащ, чтобы немного пройтись; и, направив путь по страда Юлиа, вышел на угол Кьявики, где барджелл Креспино со всей своей стражей двинулся мне навстречу и сказал мне: «Ты пленник папы».. На что я сказал: «Креспино, ты меня с кем-нибудь спутал». — «Нет, — сказал Креспино, — ты даровитый Бенвенуто, и я отлично тебя знаю, и должен отвести тебя в замок Святого Ангела, куда отправляются вельможи и даровитые люди, как ты». И так как четверо этих его капралов накинулись на меня и силой хотели отнять у меня кортик, который у меня был при себе, и некои перстни, которые у меня были на пальце, то сказанный Креспино им сказал: «Чтобы никто из вас его не трогал! Вполне достаточно, если вы исполните вашу обязанность, чтобы он у меня не сбежал». Затем, подойдя ко мне, с учтивыми словами попросил у меня оружие. Пока я ему отдавал оружие, мне вспомнилось, что на этом самом месте я убил Помпео. Отсюда меня повели в замок и в одной из верхних комнат в башне заперли меня в тюрьму. Это было в первый раз, что я отведал тюрьмы за все эти свои тридцать семь лет.
CII
Синьор Пьерлуиджи, сын папы, приняв в соображение большое количество денег, каким было то, в котором я обвинялся, тотчас же попросил их в милость у этого своего отца, папы, чтобы эту сумму денег он ему дал в подарок. Поэтому папа охотно их ему уступил и, кроме того, сказал ему, что еще и поможет ему их взыскать; так что, продержав меня в тюрьме целую неделю, по прошествии этой недели, чтобы положить какой-нибудь конец этому делу, меня вызвали на допрос. Так что меня пригласили в одну из этих зал, которые имеются в папском замке, место весьма почетное, и допросчиками были римский губернатор, какового звали мессер Бенедетто Конверсини, пистойец, который потом был епископом иезийским; другой был фискальный прокурор, а имени его я не помню; другой, который был третьим, был уголовный судья, какового звали мессер Бенедетто да Кальи. Эти три человека начали меня допрашивать, сперва ласковыми словами, затем резчайшими и устрашающими словами, вызванными потому, что я им сказал: «Государи мои, вот уже больше получаса, как вы не перестаете спрашивать меня о таких баснях и вещах, что поистине можно сказать, что вы балабоните или что вы пустобаете; я хочу сказать — балабонить, это когда нет звука, а пустобаять, это когда ничего не означает; так что я вас прошу, чтобы вы мне сказали, чего вы от меня хотите, и чтобы я слышал выходящими из ваших уст речи, а не пустобайки и балаболу». На эти мои слова губернатор, который был пистойец, и не в силах больше скрывать свою бешеную природу, сказал мне: «Ты говоришь весьма уверенно и даже чересчур надменно; так что эту твою надменность я тебе сделаю смирнее собачонки речами, которые ты от меня услышишь, каковые будут не балабола и не пустобайки, как ты говоришь, а будут предложением речей, на каковые уже придется, чтобы ты приложил старание сказать нам их смысл». И начал так: «Мы знаем достоверно, что ты был в Риме во время разгрома, который был учинен в этом злополучном городе Риме; и в это время ты находился в этом замке Святого Ангела и здесь был употреблен как пушкарь; и так как искусство твое — золотых дел мастерство и ювелирное, то папа Климент, знав тебя и раньше, и так как здесь не было никого другого по этим художествам, призвал тебя к себе тайно и велел тебе вынуть все драгоценные камни из своих тиар, и митр, и перстней и затем, доверяя тебе, пожелал, чтобы ты их на нем зашил; поэтому ты из них удержал себе, втайне от его святейшества, на цену в восемьдесят тысяч скудо. Это нам сказал один твой работник, каковому ты признался и хвастал этим. Так вот, мы тебе говорим открыто, чтобы ты достал эти камни или стоимость этих камней; затем мы тебя выпустим на свободу».
CIII
Когда я услышал эти слова, я не мог удержаться от того, чтобы не разразиться превеликим хохотом; затем, похохотав немного, я сказал: «Премного благодарю Бога, что в этот первый раз, когда величеству его было угодно, чтобы я был заточен, мое счастье, что я не заточен за какое-нибудь пустое дело, как это по большей части, говорят, случается с молодыми людьми. Если бы то, что вы говорите, было правдой, то мне нечего опасаться, чтобы я мог быть наказан телесной карой, потому что законы в то время утратили все свои силы; так что я мог бы себя извинить, сказав, что, как приближенный, я это сокровище хранил для пресвятой апостольской церкви, ожидая того, чтобы вручить его законному папе или тому, кто бы его от меня потребовал, как сейчас это были бы вы, если бы дело обстояло так». На эти слова этот бешеный пистойский губернатор не дал мне докончить говорить мои доводы, как яростно сказал: «Представляй это в каком хочешь виде, Бенвенуто, а нам достаточно получить назад свое; и торопись, если не хочешь, чтобы мы действовали не только словами». И так как они хотели встать и уйти, я им сказал: «Синьоры, меня не кончили допрашивать, так что кончайте меня допрашивать; а затем идите, куда вам угодно». Они тотчас же снова уселись, весьма изрядно в гневе, как бы показывая, что не желают больше слушать ни одного слова, которое я им говорю, и наполовину привстав, потому что им казалось, что они нашли все то, что хотели узнать. Поэтому я начал таким образом: «Знайте, синьоры, что вот уже лет двадцать, как я живу в Риме, и ни разу, ни здесь, ни где бы то ни было, не был заточен». На эти слова этот ярыга губернатор сказал: «Ты здесь, однако же, поубивал людей». Тогда я сказал: «Вы так говорите, а я нет; но если бы кто-нибудь явился, чтобы убить вас, то вы, хоть и священники, стали бы защищаться, и если бы вы его убили, то святые законы вам это дозволяют; так что дайте мне сказать мои доводы, если вы хотите, чтобы вы могли
