силой. И в эти времена он обратился ко мне за советом, чтобы спешно укрепить Париж:[363] он нарочно пришел за мною на дом и повел меня вокруг всего города Парижа; и, услыхав, с каким здравым смыслом я ему спешно укрепил Париж, он дал мне прямое распоряжение, чтобы все, что я сказал, я тотчас же исполнил; и приказал своему адмиралу, чтобы тот приказал этим народам, чтобы они меня слушались, под властью его немилости. Адмирал, который был сделан таковым через покровительство госпожи де Тамп, а не за свои добрые дела, будучи человеком малого ума, а так как имя его было монсиньор д'Ангебо, хоть на нашем языке это значит монсиньор д'Анибалле, но на тамошнем их языке это звучит так, что эти народы большей частью называли его монсиньоре Азино Буэ,[364] — эта скотина передал все это госпоже де Тамп, и она ему велела, чтобы он спешно вызвал Джиролимо Беллармато.[365] Это был сиенский инженер, и он был в Диеппе, удалением от Парижа немногим больше, чем на день пути. Он тотчас же приехал, и так как он принялся укреплять самым долгим способом, то я устранился от этого предприятия; и если бы император двинулся вперед, он бы с большой легкостью взял Париж. Действительно, говорят, что при том договоре, который потом был заключен, госпожа де Тамп, которая больше, чем кто-либо другой, в нем участвовала, предала короля.[366] Большего мне не приходится сказать об этом, потому что мне это ни к чему. Я принялся с великим усердием собирать мою бронзовую дверь и кончать эту большую вазу и две других средних, сделанных из моего серебра. После этих треволнений приехал добрый король отдохнуть немного в Париж.[367] Так как эта проклятая женщина словно родилась на погибель миру, то мне все же кажется, что я что-нибудь да значу, раз она меня считала главным своим врагом. Заведя как-то речь с этим добрым королем о моих делах, она ему наговорила столько дурного про меня, что этот добрый человек, дабы угодить ей, начал клясться, что никогда больше не будет со мною считаться, как если бы никогда меня не знал. Эти слова мне тотчас же пришел сказать один паж кардинала феррарского, которого звали Вилла, и сказал мне, что сам их слышал из уст короля. Это привело меня в такой гнев, что, раскидав кругом все свои орудия и все работы также, я собрался уезжать с Богом и тотчас же отправился к королю. После его обеда я вошел в комнату, где был его величество с весьма немногими особами; и когда он увидел, что я вошел, и когда я сделал ему этот положенный поклон, который подобает королю, он тотчас же с веселым лицом кивнул мне головой. Поэтому я возымел надежду и начал мало-помалу приближаться к его величеству, потому что показывались кое-какие вещи по части моего художества, и когда поговорили немножко о сказанных вещах, его величество спросил меня, нет ли у меня дома чего-нибудь красивого, чтобы ему показать; затем сказал, когда я хочу, чтобы он пришел их посмотреть. Тогда я сказал, что я готов показать ему кое-что, если бы он пожелал, сейчас же. Он тотчас же сказал, чтобы я шел домой и что он сейчас придет.
XLIV
Я отправился, поджидая этого доброго короля, каковой пошел попрощаться с госпожой де Тамп. Пожелав узнать, куда он идет, потому что она говорила, что хотела бы ему сопутствовать, и когда король ей сказал, куда он идет, она сказала его величеству, что не хочет с ним идти и что она его просит, чтобы он сделал ей такую милость на этот день и не ходил также и сам. Ей пришлось возвращаться к этому больше двух раз, желая отвратить короля от этого намерения; в этот день он ко мне на дом не пришел. На другой за тем день я вернулся к королю в тот же самый час; как только он меня завидел, он поклялся, что хочет тотчас же прийти ко мне на дом. Когда он, по своему обыкновению, пошел проститься со своей госпожой де Тамп, то, увидав, что при всей своей власти ей не удалось отвлечь короля, она начала своим кусачим языком говорить столько дурного про меня, сколько можно наговорить про человека, который был бы смертельным врагом этой достойной короны. На это добрый этот король сказал, что хочет сходить ко мне на дом только для того, чтобы разнести меня так, чтобы я испугался; и обещал госпоже де Тамп так и сделать; и тотчас пришел на дом, где я его повел в некие большие нижние комнаты, в каковых я собрал всю эту мою большую дверь; и, подойдя к ней, король остался до того ошеломленным, что не находил пути, чтобы наговорить мне ту великую брань, которую он обещал госпоже де Тамп. Но и тут он не хотел преминуть найти повод наговорить мне эту обещанную брань и начал, говоря: «Ведь это все-таки удивительное дело, Бенвенуто, и такие люди, как вы, хоть вы и даровиты, должны бы понимать, что эти ваши дарования сами по себе вы не можете выказывать; и вы себя выказываете великими только благодаря случаям, которые получаете от нас. И вам бы следовало быть немного послушнее, и не такими гордыми и самочинными. Я помню, что приказал вам точно, чтобы вы мне сделали двенадцать серебряных статуй; и это было единственное мое желание; вы у меня пожелали сделать солонку, и вазы, и головы, и двери, и всякие другие вещи, так что я весьма теряюсь, видя, что вы оставили в стороне все желания моей воли и занялись угождением всем вашим желаниям; так что если вы думаете поступать таким образом, я вам покажу, как я имею обыкновение поступать, когда желаю, чтобы делалось по-моему. Поэтому я вам говорю: старайтесь повиноваться тому, что вам сказано; потому что, упорствуя в этих ваших прихотях, вы будете биться головой об стену». И пока он говорил эти слова, все эти господа стояли настороже, видя, что он трясет головой, хмурит глаза, то одною рукой, то другою делает знаки; так что все эти люди, которые там присутствовали, дрожали от страха за меня, потому что я решил не бояться ничуточки.
XLV
И как только он кончил учинять мне это стращание, которое он обещал своей госпоже де Тамп, я опустился на одно колено я, поцеловав ему платье у его колена, сказал: «Священное величество, я подтверждаю, что все, что вы говорите, правда; но только я ему говорю, что сердце мое было постоянно, день и ночь, со всеми моими жизненными силами направлено единственно к тому, чтобы повиноваться ему и служить ему; а все то, что вашему величеству кажется, будто находится в противности тому, что я говорю, то да будет ведомо вашему величеству, что это был не Бенвенуто, а, быть может, мой злой рок или жестокая судьба, каковая пожелала сделать меня недостойным служить самому изумительному государю, который когда-либо имелся на земле; поэтому я вас прошу, чтобы вы меня простили. Но только мне казалось, что ваше величество дали мне серебра на одну только статую; и, не имея своего, я не мог сделать больше, чем эту; а из того немногого серебра, которое от, сказанной фигуры у меня осталось, я из него сделал эту вазу, чтобы показать вашему величеству эту прекрасную манеру древних; каковую, быть может, раньше вы в таком роде еще не видели. Что до солонки, то мне казалось, если я верно помню, что ваше величество сами у меня ее потребовали однажды, когда зашла речь об одной, которую вам принесли; поэтому, когда я вам показал модель, каковую я сделал еще в Италии, вы по собственному своему требованию велели тотчас же выдать мне тысячу золотых дукатов, чтобы я ее cделал, говоря, что признательны мне за это; и особенно мне казалось, что вы много меня благодарили, когда я вам ее дал оконченной. Что до двери, то мне казалось, что, беседуя о ней при случае, ваше величество отдали приказание монсиньору ди Виллуруа, своему первому секретарю, каковой приказал монсиньору ди Марманья и монсиньору делль'Апа,[368] чтобы с этой работой они меня торопили и чтобы они меня обеспечили; а без этих приказаний, сам по себе, я бы никогда не мог подвинуть вперед столь великие предприятия. Что до бронзовых голов, и подножий к Юпитеру, и остального, то головы я сделал действительно сам от себя, чтобы испытать эти французские глины, каковых я, как чужеземец, совсем не знал; а не сделав опыта над сказанными глинами, я бы не взялся отливать эти большие работы; что до подножий, то я их сделал, потому что мне казалось, что это отлично подходит в придачу к этим самым фигурам; поэтому все то, что я делал, я думал, что делаю к лучшему и отнюдь не отклоняюсь от желаний вашего величества. Правда, что этого великого колосса я сделал всего, в том виде, как он есть, за счет моего кошелька, единственно потому, что мне казалось, что раз вы такой великий король, то такой малый художник, как я, должен сделать, для вашей славы и для моей, статую, каковой у древних не было никогда. Узнав теперь, что Богу не было угодно удостоить меня столь почетной службы, я у вас прошу, чтобы взамен
