– Где ж тебя там найти, Эгле? – опомнился Ян, рассеянно вертя в руках дудочку.
– В воскресенье с утра буду у травяных рядов, где лекарства и целебные листья бабки и знахари деревенские продают, – заговорщицки приложив палец к губам, прошептала Эгле и тут же расхохоталась, неожиданно дернув Яна за нос. – Там и встретимся!
И, помахав на прощание Яну рукой, девушка в зеленом сарафане вприпрыжку побежала по лесной тропинке, туда, где деревья редели, выдавая близость дороги и людского жилья. Следом за ней, невидимый в густой траве, неслышно струился уж. Ян смотрел Эгле вслед, пока она не скрылась за деревьями, потом почесал в затылке и рассеянно повертел в руках молчуновскую дудочку. Медленно поднеся ее ко рту, Коростель дунул, но ожидаемого долгого звука, который получился у Эгле, не раздалось. Ян раздосадованно почесал в затылке и дунул еще раз, однако так же безрезультатно. Тогда он вздохнул, спрятал непокорную дудочку обратно в кожаный футляр за поясом и побрел в лагерь – нужно было готовиться в дорогу.
ГЛАВА 5
В ОЖИДАНИИ МОРЯ
Все-таки не случайно этот город назвали Юра, думал Ян, осторожно пробираясь в толпе горожан, особенно шумной и пестрой сегодня из-за воскресного базарного дня. На большинстве балтских языков и наречий слово «юра» означает «море», «морской». Все здесь было не таким, как в лесных краях, которые миновал маленький отряд друидов в своей неустанной погоне за врагом: город словно нес на своих улицах, домах, переулках отзвук чего-то нового, свежего, чистого, как острые лучи солнца в холодной и пенистой воде утреннего прибоя. В воздухе, казалось, уже витал привкус того удивительного морского йода, который невозможно спутать ни с терпким ароматом неизменно устремленных ввысь сосновых чащ литвинских лесов, ни с вечными туманными испарениями еланей и болот в землях ольмов и северной чуди. И хотя торговые гавани и прибрежные мели самого южного порта Балтии можно было разглядеть только с самой высокой точки Юры, где на холме до сих пор высилась старенькая сторожевая башня, весь город был пропитан удивительным предощущением моря, его бескрайних просторов и непременных рыбачьих лодок, бесстрашно качающихся на сине-зеленых волнах в самые сильные ветры. В этом городе жило яркое, какое- то вечно весеннее морское солнце, скрашивающее жизнь горожан в самые сильные зимние холода, подкрепленные пронизывающим до костей ледяным ветром. Самые веселые и задорные рыбачки спешили поутру по улицам приморского форпоста на рынок, самые бесшабашные мальчишки стайками носились по его широким улицам, мощенным белым камнем-известняком. В городе постоянно были новые люди – купцы, солдаты, путешественники, матросы с торговых кораблей. Вот и сейчас Коростель постоянно примечал в толпе людей явно нездешнего вида, большей частью суровых, обветренных северян, хотя встречались и русоволосые верхние славены с Новых городов, и белобрысые западные поляне, и даже нет-нет да мелькали чернявые физиономии южнорусов и кочевых ромалов. Одно слово – Юра, морской форпост, литвинская торговая жемчужина и передний край противостояния с Севером. Правда, сейчас военная страда изрядно отодвинулась на север и запад, растекшись там по холодному побережью и краям лесистых дюн, однако тяжелые морские катапульты с башен Юры были неизменно нацелены в сторону моря – гостей испокон веков ждали только со стороны песчаных кос и необозримых пляжей, намытых за долгие годы неспокойным студеным морем.
Друиды потеряли след Птицелова при входе в город. То странное, почти мистическое «верхнее» чутье, как его называют собачники, когда пес ищет дичь не на земле, а по следу, растворенному в воздухе, чутье, которым, кажется, и руководствовались Травник и его товарищи, оказалось бессильным перед ярким и шумным миром большого приморского города, в котором можно было спрятать не только горстку людей, к тому же стремящихся остаться незамеченными, но и небольшую армию. Расспросы городской стражи ни к чему не привели – у города было несколько входов, на ярмарку уже с раннего утра постоянно шли люди и тащились подводы с товарами. К тому же стражники Юры весьма подозрительно отнеслись к обычной в таких случаях истории, которую использовали друиды, – ищем, мол, должников, не уплативших вовремя и сполна за лекарственные снадобья особенной ценности и магические амулеты. Друидов наметанный глаз хорошего стражника выделял за версту по одежде и особым знакам принадлежности к Кругу, поэтому отряд Травника шел, особо не таясь и не отягощая совесть излишними ложью и обманом. Стража долго выясняла, откуда следуют друиды и куда, пока наконец Книгочей, знающий, кажется, все языки и диалекты, не шепнул старшине сторожей некую фразу на местном наречии, многозначительно указав пальцем за спину на Снегиря. Десятник мгновенно сделал шаг назад и нетерпеливо зажестикулировал подчиненным, указывая немедленно пропустить друидов в арку, над которой высились поднятые решетчатые ворота, громоздкие и обшитые железными пластинами. Друиды, привыкшие ничему не удивляться, и Ян быстро прошмыгнули в арку и тут же очутились на широкой городской площади, где уже, несмотря на ранний утренний час, раскладывали свои товары первые торговцы. Переведя дух, друиды немедленно обратились к Книгочею за разъяснениями.
– Что это ты им такое ввернул, Патрик, насчет моей особы, что у них тут же прояснились мозги? – усмехнулся Снегирь, румяный от утреннего солнышка и первых городских впечатлений, среди которых немаловажное место занимали запахи жарящихся рядом духовитых пирогов с мясом и, похоже, капустой.
– Нужно было что-то делать, – развел руками Патрик, избегая взгляда товарища.
– И что же ты сделал? – уже более взволнованным тоном повторил Снегирь.
– Ничего особенного, дорогой Казимир, – поспешил успокоить его Книгочей. – Я всего лишь сказал страже, что у тебя дурная болезнь.
При этих словах друиды понимающе переглянулись. Снегирь на их памяти никогда и ничем не болел, но зато всю жизнь был на этот счет весьма мнительным, особенно в отношении болезней особого свойства. Он был самым большим чистюлей из всех друидов еще в Круге и даже в пути нередко расспрашивал Книгочея и Травника о ядовитых растениях и насекомых, а также симптомах всяких хворей и болезней. У Казимира всегда была своя собственная ложка, которой он крайне неохотно делился с другими, а умывался он обычно дольше всех, не упуская случая поплескаться в реке – купаться в стоячих озерах он по какой-то одному ему известной причине не любил.
– Это какая же такая болезнь, братец Патрик? – нервно усмехнулся Снегирь.
Тактичный Книгочей знаком велел ему приблизиться и что-то прошептал на ухо.
Лицо Снегиря тут же пошло красными пятнами. Он вздрогнул и больно ухватил своими пухлыми пальцами Патрика за плечо.
– А почему они поверили? – хрипло спросил Снегирь.
– А ты посмотри на себя, – невинно предложил Книгочей, и все друиды разом расхохотались.
На самом деле Патрик попал в самую точку. Снегирь, похоже, никогда в жизни ничем, кроме живота и простуды, серьезно не болевший, несколько дней назад ухитрился простудиться, и на его пухлой верхней губе созрел здоровенный прыщ. Любой путник в дороге постарался бы избавиться от этой неприятности в
