обернулся. Ян даже отшатнулся. Этого человека Коростель узнал бы в обличье любого сна. Перед ним был Птицелов.
Где-то далеко от острова Колдун, на высокой горе, вздымавшейся над лесом, где царил вечный май, спала деревянная кукла. Она была окрашена в черно-белые тона, а на одном боку ее заметно облупилась краска, то ли от влажности, то ли наоборот – от жара огня. Кукла, разинув рот, оглушительно храпела. Возможно, именно по этой причине она и была выдворена из маленькой избушки, где ночевали старая друидесса и Лисовин. Нужно было отдохнуть перед завтрашним днем, обещавшим большие перемены. Но Гвинпин не обижался. Он спал и видел сны – необычные, причудливые, и человеку, наверное, не совсем понятные. Он видел сны деревянных кукол.
Гвиннеус не обратил особого внимания на человека в плаще и остроконечном колпаке, стоящего на плоском камне. Зато птица его весьма заинтересовала. Он сроду не видел, чтобы воробьи летали в шторм над бурным морем. Правда, Гвинпин и бурного-то моря никогда не видел, как, впрочем, и спокойного – тоже. Но сразу его узнал. Море было во сне именно таким, каким Гвинпин его себе и представлял, поочередно дергая две тяжелые занавески, раскрашенные под цвет бурных синих волн и белой пены. Это случалось ему частенько в маленьких пьесках, когда деревянный философ таскался по свету с бродячей труппой зорза Кукольника. Зато Гвинпин видел в своей жизни воробьев, причем видел во множестве и сразу понял, что это – неправильный воробей. Таких воробьев просто не бывает, Гвинпин это знал и не верил этому воробью. Поэтому он не верил и этому человеку, а значит – и его морю. Оставалось только решить, верить ли этому сну.
Гвинпин не был мнительной куклой. Дело было в том, что он иногда считал себя еще и птицей, пусть в чем-то и деревянной. А, будучи птицей, он неплохо разбирался в полетах пернатых. Этот воробей просто не мог так лететь, потому что у него не было ног! Коростель не мог этого рассмотреть, потому что он смотрел сверху. Гвинпин все видел со стороны. Воробей был безногий, кукла это сразу поняла. И вместе с тем он летел, причем так, что, казалось, ноги ему вовсе и не были нужны для полета. И ни для чего другого. Значит, он не был воробьем. А это уже было интересно.
Кроме того, за этим воробьем по небу тянулся след. Именно след – Гвиннеус мог бы в этом поклясться Создателем всех игрушек. Легкий, еле различимый и быстро тающий, след тянулся почти прямой линией откуда-то издалека, и истоки этого следа терялись за размытой линией морского горизонта. Потом они исчезли, но кукла была уверена – человек в плаще и остроконечном колпаке, спрятавший странного воробья без ног у себя на груди, проследил эту светлую полоску. А значит – и сможет пройти по этому следу, даже если ему придется пересечь море или само небо.
Но этот сон не показался кукле таким уж занятным. Конечно, в нем была тайна, но над ней можно было поразмыслить и позднее. То, что Гвинпин увидел дальше, захватило все существо куклы без остатка, и она буквально задрожала всем телом от возбуждения.
В полутемной комнате у стола с засаленным огарком свечи сидели двое – Лекарь и Птицелов. Именно Лекарь был тем человеком, что ждал птицу, но воробья с ним уже не было – руки зорз держал в карманах странного кожаного кафтанчика, испещренного множеством пятен. Видимо, от всяких чудодейственных и знахарских порошков и снадобий, догадался Гвин. Зорзы говорили, не подозревая, что деревянная кукла слышит их, и от того, что он услышал, Гвиннеусу стало по-настоящему страшно. Тем не менее, он судорожно вцепился всеми лапами и крыльями в свой сон, силясь удержаться на его краешке, чтобы услышать все.
Зорзы намеревались проникнуть в мир Посмертия – в потаенные серые края и мрачные долины, что простираются между жизнью и небытием. Им были нужны мертвые. Для чего – Гвинпин не совсем понял, потому что зорзы иногда переходили на незнакомый ему гортанный язык, непохожий ни на один, ему известный или хотя бы когда-то услышанный. Однажды они уже совершили страшное – спровоцировали кровавое побоище на одном из островов в море Северной Балтии. Тогда полегло огромное количество людей. Возможно, зорзы каким-то образом научились использовать страдания людей, которые испускали их тела и особенно – души перед смертью или в минуты величайшей опасности. И зорзы добились своего. После битвы этот остров-кладбище стал своего рода тонкой пленкой между миром живущих и страной Посмертия, и именно здесь Птицелов собирался провести обряд Перехода. В его руках были Книгочей и Снегирь. Похоже, что первый был им нужнее, но он каким-то образом сбежал – тут Гвинпин опять не понял. Зорзы много говорили что-то о бежавшей душе и ненужном теперь теле. Но они каким-то образом выследили Книгочея, и тут Гвиннеусу стал ясен его первый сон о человеке и воробье.
Воробей как-то узнал, обнаружил, где скрывается Книгочей, и теперь зорзы собирались выходить на его след. Снегирь же был целиком и полностью в их власти, но его зорзы держали на какой-то крайний случай, в котором они, похоже, не были уверены. Лекарь, по-видимому, нашел начало дороги, по которой ушел Книгочей, пустил по его следу воробья, чтобы тот запомнил весь путь, и теперь, возможно, зорзам уже не был нужен проводник. Правда, Гвинпин не сумел разобраться, собираются ли зорзы сразу отправляться в края Посмертия, или же намерены поначалу захватить Книгочея…
Где скрывался Книгочей, кукла так и не поняла, а связывать воедино две разные ниточки событий, рассуждая и анализируя, она еще пока не умела. К тому же, Гвиннеус очень обрадовался известию, что Книгочей сумел-таки как-то убежать от зорзов, и сейчас он от души желал черноволосому друиду удачи.
Но самым главным было другое: странный сон, похоже, был специально послан Гвинпину кем-то, кто ему явно симпатизировал. Вместе с тем, Гвиннеус не мог отделаться от ощущения, что это не только его сон, и его видит сейчас кто-то еще, но как бы с другой стороны. Словно они с куклой были по разные грани стекла, прозрачного для каждого из смотрящих, но не дающего возможности видеть друг друга. Поэтому Гвин буквально впал в отчаяние, услышав слова Птицелова о том, что зорзы могут совершить обряд Перехода лишь в промежуточные времена года – весной или осенью, и сейчас они торопят, гонят лето, толкая на землю осень раньше срока и непозволительно быстро вращая колесо времени. Травник и остальные, которые, как понял Гвин, уже высадились на этом острове, во что бы то ни стало должны были это узнать. И если только известная мудрость и могущество друидов не превышают подлинную власть их тайных знаний, то они могут попытаться остановить замыслы Птицелова. Хотя что легче – разыскать логово зорзов и перебить их всех, или же просто взять и остановить осень – этого кукла не знала. Но она чувствовала, что зорзы – не люди в привычном смысле слова, и прямого столкновения с ними, скорее всего, не выдержит никто. Даже друиды.
Это было последнее, что увидели в своих снах этой ночью Ян Коростель и Гвинпин, друид Травник и старая друидесса Ралина, юноша Збышек по прозвищу Март и девушка Эгле по прозвищу Принцесса ужей, рыжий друид Лисовин и некогда рыжий разведчик, а ныне негоциант, третью сущность которого знал только Ткач – ироничный и хлопотливый Гуннар, на дне задумчивых глаз которого навеки застыла тихая и ставшая уже привычной боль. Это было последнее, что увидели в своих снах этой ночью и зорзы – Кукольник и Коротышка, в своих поисках старого кладбища друидов несколько раз прошедшие мимо горы, где в укромном месте затерялась избушка Ралины; Лекарь, бережно поглаживающий маленький комочек перьев, безучастно взирающий на мир затянутыми пленкой глазами – из Посмертия еще никто не возвращался истинно живым; Колдун и вечно кашляющий человек, стоящие над бесчувственным телом Снегиря, впавшего в забытье; увидел, но не понял Старик, потому что он просто никогда не понимал сны, и для него все это осталось только сплошной вихрящейся круговертью звуков, разноцветных красок и замысловатых линий. Этим последним, увиденным в наведенных снах Книгочея его друзьями и врагами,
