Но кажется, начинала соображать.
– Конечно, – сказала я вслух. – Пока.
Мы дружно повесили трубки, и я закончила складывать и убирать белье. Простая работа всегда давала мне нечто вроде удовлетворения. По крайней мере что-то в этом мире было чистым, аккуратно сложенным и убранным именно туда, где ему полагалось быть.
Нужно честно признать: Уин никогда не просил меня сделать что-то мерзкое, подлое или преступное.
Он ни разу не оскорбил меня. По крайней мере в общепринятом смысле слова.
Вот только… только он был сильным, а я…
Я не была.
Но и глупой меня не назовешь.
Видите ли, я в конце концов поняла: Уин имеет надо мной власть, потому что я позволила ему присвоить эту власть.
С того самого момента, как мы, десять лет назад, впервые встретились. Тогда я не знала, что делаю, правда не знала.
А если бы и знала?
В восемнадцать лет я со вздохом облегчения приветствовала появление в своей жизни Уина – волевого, решительного, целеустремленного, сосредоточенного на карьере человека. Вздох, ясное дело, не был символическим.
Постоянное присутствие Уина многое упростило. Скажем так: несмотря на постоянные уговоры родителей и педагогов, требующих серьезно подумать о будущем, я представления не имела, что буду делать, пока Уин не помог мне выбрать учительскую карьеру.
Мне нравилось преподавать. Очень. Более того, я стала хорошим учителем. Преданным делу, с нечастыми периодами вдохновения. По крайней мере мои пятиклассники в «Йорк, Брэддок и Роже», кажется, любили меня.
Уин, похоже, знал обо мне даже то, о чем я сама не подозревала.
Были и другие причины влюбиться в Уина Каррингтона.
Я знала, что в один прекрасный день он захочет жениться и завести детей. Мне тоже этого хотелось.
Мать, которая никогда и нигде, кроме как дома, не работала, выйдя замуж сразу после окончания колледжа, поощряла наши развивающиеся отношения. Возможно, находила в Уине некое сходство с моим отцом, человеком, которого стоило считать идеальным семьянином, если смотреть на это с точки зрения финансовой поддержки.
Мой отец.
Папочка всегда любил меня некоей формальной, отстраненной любовью. И никогда не уделял особого внимания по той простой причине, что я не родилась мальчиком. Зато его особой заботы удостаивались Джеймс и Филип – пятью и двумя годами старше меня.
Его наследники.
Папочка был так старомоден, что временами казался персонажем романа викторианской эпохи. Но кроме того, оставался слишком реальным. И с самых пеленок препоручил меня матери.
Две его девочки…
Мамочка выбирала мне одежду, водила на собрания герлскаутов, а папочка частенько привозил братьев в свой красивый кабинет в медицинском центре Мичиганского университета, где возглавлял урологическое отделение.
Мамочка старательно посещала мои репетиции в балетной школе, пока папочка брал с собой братьев на рыбалку, в северные озера штата.
Матушка учила меня шить и вязать, папочка поощрял занятия мальчиков спортом и ревностно следил за успехами в школе.
И ничто не меняло раз навсегда заведенного распорядка, пока я не начала встречаться с Уином. Неожиданно отец заметил меня. Неожиданно я стала достойной его персонального внимания.
И чем большего добивался Уин, тем больше я вырастала в глазах отца. По крайней мере мне так казалось.
Когда Уина приняли на юридический факультет Гарварда, отец устроил нам уик-энд в Чикаго. Когда имя Уина, одного из молодых многообещающих адвокатов, появилось в «Ло ревью», папочка выписал мне симпатичный чек, словно это я удостоилась такой чести.
А когда Уину предложили партнерство в юридической фирме «Датц, Паррин и Келлехер», папочка вознаградил нас уик-эндом в Кэньон-Ранч на Беркширских холмах.
Все шло лучше некуда.
И все же незадолго до этого майского вечера, когда я договорилась провести добрую часть лета в обществе совершенно незнакомых людей, и несмотря на подарки и одобрение отца, во мне начало что-то меняться.
Я чувствовала себя так, будто начинаю просыпаться. Я чувствовала себя так, будто начинаю засыпать…
Для человека, известного ровным, пожалуй, даже невозмутимым характером, ощущения были довольно пугающими.
