этому еще что-нибудь добавлять».
Видимо, в следующий же момент сестрица Эмили нашла, что добавить кое-что все-таки нужно, и письмо разрослось еще на две страницы. Однако, еще прежде чем они были дочитаны, мама Люсинды начала всхлипывать, а девочка решила, что лучше умрет, чем согласится поехать к тетке.
– Фрэнк! – взмолилась жена, складывая письмо. – Как же я теперь оставлю Люсинду мисс Питерс?
– Никак! – беззаботно отвечал мистер Уаймен. – Будем считать, что этого письма просто не было. Наш пароход отходит через час. И на этот раз я не позволю твоей сестрице мешать нашим планам! – яростно треснул он кулаком по столу.
– Да, Фрэнк, – отозвалась жена, но теперь голос ее звучал не столь уверенно. – Я вот только подумала вдруг… Люсинда… Она у нас действительно немного упрямая. И раз Эмили так считает… Все-таки нам, наверное, придется отправить Люсинду к ней.
Но тут в дело вмешалась сама Люсинда. Взвившись в воздух, словно резиновый мячик, она завопила:
– Не поеду я к тете Эмили! Думаете, я не поняла, что она ни кусочка свободного времени мне не оставит? Не нужны мне ее благовоспитанные дочечки! Я все равно от нее сбегу! Ах, ах! – Девочка принялась самым издевательским образом копировать интонации тетки: – «Моя французская гувернантка!», «Мои благовоспитанные!», «Ах, мой долг!».
В другое время родители непременно ее отругали бы. Но сейчас у них просто не было времени. До отъезда оставалось совсем чуть-чуть, а они так еще и не решили, как быть с Люсиндой.
Папа взял дочку за руку и сказал жене:
– Напиши своей сестрице записку! Пусть наконец поймет, что мы не собираемся менять свои планы. Я хотел проводить Люсинду. Теперь, по милости тетушки Эмили, придется отправить ее в наемном кэбе одну. Что же касается парохода, – папа поглядел на часы, – то мы успеем на него лишь в том случае, если Бог будет к нам сегодня особенно милостив.
В следующую секунду мама села писать записку. Люсинда и папа принялись собираться. Мальчик- посыльный помогал им изо всех сил. Довольно скоро вещи Люсинды погрузили в лифт. Тут подоспели носильщик и гостиничный бой[1] Томми Хиккс. Люсинда успела с ним подружиться, и теперь он непременно хотел ей помочь.
Исход Люсинды из вестибюля старинной гостиницы напоминал торжественное шествие завоевателя эпохи Римской империи. Роли триумфаторов исполняли носильщик и мальчик-посыльный: в одной руке у него была стопка книг, перетянутая кожаными ремешками, а в другой – книги, не перетянутые ничем, так что их приходилось сжимать под мышкой. Следом вышагивал носильщик. Он водрузил себе на спину окованный медью сундучок. Когда-то мама ездила с ним в свадебное путешествие. Теперь девочка выпросила сундучок себе, и медные шляпки его гвоздей сияли на солнце, словно спина носильщика превратилась в усеянный звездами ночной небосклон. Третьим в строю шел папа. Ему доверили походную конторку, обтянутую зеленым сафьяном, в которой хранились письменные принадлежности Люсинды. Конторку родители подарили ей перед самым отъездом из дома. Кроме нее, папа с заметными усилиями волок какое-то непонятное сооружение в старой занавеске из золотистого плюша. Но и этим папа не ограничился. Свободными пальцами правой руки он прихватил картонку, в которой при каждом шаге что-то звенело. Замыкал процессию Томми Хиккс. На его долю достался кожаный саквояж, такой большой и тяжелый, что дно едва не волочилось по полу. Люсинда, как подлинный полководец, возглавляла процессию. Одной рукой она придерживала пару роликовых коньков, которые перекинула через плечо, другой вцепилась в гитару.
Мистер Спиндлер, управляющий гостиницей, суетился вокруг.
– Я вам помогу, мистер Уаймен, – говорил он папе Люсинды. – Зачем вы так надрываетесь? Дайте мне хоть что-нибудь понести. А о Люсинде можете не тревожиться, сэр! Мы с женой так ее полюбили! Не важно, что она теперь будет жить не в гостинице. Все равно мы о ней позаботимся. Обещаю вам, мистер Уаймен!
Томми Хиккс, волоча из последних сил саквояж, все же сумел нагнать Люсинду еще перед тем, как она поравнялась со старым швейцаром Чарли.
– Дай честное индейское, что будешь заходить к нам, Люсинда, – требовательно прошептал он.
Но девочка ничего не успела ему ответить.
– Погоди, погоди, милая! – раздался истошный призыв сзади.
Секунду спустя перед Люсиндой остановилась маленькая пухлая женщина. На руках она держала собачку. Это были миссис Колдуэлл и ее верный пес по кличке Пигмалион. Они очень спешили из столовой, чтобы успеть попрощаться с Люсиндой. Тяжело отдуваясь, миссис Колдуэлл влепила девочке звонкий поцелуй.
– Нам с Пигмалионом очень будет тебя не хватать, – сказала она. – Обещай приходить почаще.
– Обещаю! – энергично тряхнула головой Люсинда.
Тут старый Чарли распахнул настежь дверь, и триумфальная процессия вышла на улицу.
– Найди нам скорее кэб, Чарли! – крикнул старому швейцару папа Люсинды.
Именно в этот момент кэб мистера Гиллигана поравнялся с гостиницей. Внутрь экипажа немедленно запихнули Люсинду, сундук, саквояж, непонятное сооружение в плюшевой занавеске, громыхающую картонку, книги, роликовые коньки и гитару. Потом, встав на подножку кэба, папа крепко поцеловал Люсинду.
– Только не вздумай без нас тосковать! – улыбаясь, говорил он. – Старайся как можно веселее проводить время. Учти, такой свободы тебе, может быть, больше никогда не представится.
– Да не волнуйтесь вы так, мистер Уаймен! – принялся успокаивать папу старый Чарли. – Ваша дочка из тех, которые, откуда ни упадут, всегда приземлятся на обе ноги.
Старый Чарли еще что-то говорил папе, но Люсинда уже не слышала. Кэбмен взмахнул кнутом, и они поехали. Правда, довольно быстро мистер Гиллиган сообразил, что в спешке никто так и не удосужился сказать, куда нужно доставить девочку. Поэтому он вынужден был крикнуть вниз:
