Сверкание драгоценных камней соперничало с переливами роскошных тканей, и все это вместе с шумом и болтовней напоминало гнездо попугая, в котором недавно вывелись птенцы.
Многообразие цветов, красок, звуков, смешиваясь и соперничая друг с другом, разом обрушивалось на входившего. А из-за обилия зеркал и изразцовых плиток, которыми были выложены стены, эффект оказывался вдвойне потрясающим.
На лице Айвы появилась снисходительная улыбка. Казалось, она разговаривает с непослушным ребенком.
— Но Нур Бану вполне способна подстроить так, чтобы вызвать тебя на грубость. А потом выгнать, обвинив в непочтительности.
— Меня это не слишком пугает, по крайней мере пока.
Сафия снова уткнулась в зеркало. Был ли это своеобразный способ самозащиты в ожидании, пока Мурад пошлет за ней? Или своего рода развлечение, возможность отвлечься? Может быть, но ей было бы неприятно услышать об этом от Айвы.
— Два года назад мать принца Мурада заплатила четыре сотни курушей [7] за девушку-венецианку такой красоты, что у всех, кто ее видел, захватывало дух. Она купила ее, перехватив девчонку на аукционе у самого султана. Это было вложением денег, причем долговременным, на что, собственно, и рассчитывала Нур Бану. Именно такой товар будет приносить доход многие годы, и деньги не утекут неизвестно куда, как вода сквозь песок. Мудрый шаг. Вложить деньги, получив взамен преданность, — это, знаешь ли, непросто. И ты должна это знать, коль скоро тебе тоже придется попробовать завоевать доверие женщин за спиной Нур Бану.
— Понимаешь, нужно придумать, что делать с моими нарядами — с теми, которые я уже не ношу. Мурад, как и его великий дед, очень быстро дал понять, что не считает лестным для себя видеть меня дважды в одном и том же туалете. Вот и приходится их выбрасывать.
— Не кажется ли тебе это утомительным — после стольких-то месяцев! — постоянно быть начеку, лезть из кожи вон, стремясь к одной цели — добиться от мужчины, чтобы он вечно обожал тебя?
— Что? Что ты говоришь? Неужели тебе не пришелся по душе наряд, который я приготовила на сегодня? А мне этот травянисто-зеленый дамаст понравился сразу же, с первого взгляда. Но теперь… послушай, ведь я впервые увидела его днем, на ярком солнце! Ох уж эти торговки! Готова спорить, вечером, да еще при свете масляных светильников, он много потеряет. И цвет наверняка будет грязноватый, уже не такой сочный.
— Сердечко мое, опомнись! Ты прекрасна в любом наряде! В лучах твоей небесной красоты даже рваные тряпки превратятся в яркий наряд!
Сафия молча упивалась откровенной лестью повитухи. Видя, что ее любимица замечталась, Айва в конце концов не утерпела и осмелилась нарушить ее молчание.
— И кому же ты собираешься отдать потом то платье, что наденешь сегодня вечером, о роза моего сердца?
Шепот Сафии был не громче шелеста узорчатого дамаста, который она бережно перебирала пальцами:
— Даже эти щедрые дары не купят мне ничьей преданности. И никому я не смогу верить настолько, чтобы вручить ему свою судьбу…
— У тех девушек, которым не выпало счастье стать фаворитками мужчин, в которых течет кровь Оттоманов, или у других, пусть не родовитых, но богатых, — у них не так уж много нарядов. Бедняжкам приходится день за днем носить одно и то же по будням и по праздникам. Ты ведь догадываешься об этом, не так ли? Новенькие ходят в зеленом, служанки — в ржаво-коричневом.
— Зато Нур Бану может с первого взгляда понять, кто есть кто и кто из них тут явно не на месте. Женщина, попав в гарем, может пробыть в нем долгие годы, прежде чем заслужит право носить отороченный мехом наряд. А те из них, кто получил эту привилегию, носят его постоянно, даже такими теплыми вечерами, как сегодня — просто для того, чтобы другие об этом не забывали.
— Ну, тебя-то это в любом случае не касается, верно?
— Зато я прекрасно знаю, что все те вещи, которые я раздаю, потом продают на рынке. Просто для того, чтобы выручить хоть немного денег.
— Только не те, что ты даришь мне. Те наряды, которые ты отдала мне, я храню как величайшее сокровище. У меня даже особое место для них имеется.
— Но ты никогда их не носишь.
— Радость моя, что носить! Да я их даже никогда не стираю! Все они пахнут тобой!
Сафия рассмеялась. Правда, немного скептически, хотя слышать такое ей было лестно.
— Если мои подарки продают, они теряют всякую силу. И потом, если они и имеют какую-то силу, так только здесь, в гареме.
— Ты так уверена?
— Во всяком случае, насколько мне это известно.
— Может, твои отношения с матерью твоего возлюбленного убедили тебя, что от предательства нет защиты?
— Ты ведь тоже не слишком жалуешь Нур Бану, верно? — задумчиво протянула Сафия.
— Ты угадала. Так… ничего серьезного. Просто расхождение во взглядах. Да и было-то это давным- давно. А вот неприязнь, которую питаешь к ней ты, больше смахивает на раскаяние… на угрызения совести, что ли. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду?
— Просто мне напомнили, что Нур Бану с некоторых пор не встречается с Селимом, а ведь он отец ее единственного сына. Интересно, откуда вдруг такая самонадеянность? Можно подумать, она может себе это позволить! Все влияние, вся власть, которой она пользуется, кончается тут, у ворот гарема! Ах, вот когда у меня будет свой собственный гарем…
И вдруг вокруг нее разом наступила тишина — словно плотный полог, опустившись за ее спиной, отрезал Сафию от остального мира. Оборвалась возбужденная женская болтовня, в которой стихи из Корана мешались с вечными спорами на тему «Кто самая красивая из всех?», прерываемая нервическими смешками и гортанным хихиканьем. Сафия понимала: кто-то, находящийся за пределами ее бытия, взывает к ней, но она была бессильна ответить. Возможно, алебастровое лицо девушки выдало одолевавшие ее мысли. Или журчание фонтана оказалось не настолько громким, чтобы ее разговор с Айвой не коснулся больше ничьих ушей?
И только тогда Сафия заметила то, что должна была бы почувствовать раньше, не будь она так погружена в свои мысли: Нур Бану, ненадолго отставшая, чтобы немного побыть в одиночестве — как дикий зверь, у которого вырвали сердце, — вернулась занять принадлежащее ей по праву место.
IX
И она заняла его — место в самой середине дивана, на которое никто и никогда не осмеливался садиться, даже когда Нур Бану не было в комнате. Села, откинулась на спинку и удобно облокотилась на одну из подушек, разбросанных вокруг. Браслеты, мелодично звякнув, спустились ей на запястья, маленькой ножкой она небрежно подкидывала вышитую жемчугом туфельку. Конечно, Нур Бану была уже далеко не молода, но сегодня она выглядела моложе своих лет, отметила про себя Сафия, подавив невольное раздражение. К тому же даже в складках на ее шее, в слегка впалых щеках — за ними она, конечно, ухаживала, но тут чудодейственный миндальный крем был уже не в силах помочь — чувствовалась спокойная властность, которой часто недостает более юному, свежему личику.
Девушки, устроившиеся на ковре по обе стороны от Нур Бану, разом повернулись к ней, почтительно подобрав под себя ноги, и уставились ей в рот с видом полнейшего подобострастия. Аура, окружающая эту женщину, была настолько мощной, что казалось, она вбирает в себя все: звуки, запахи, краски… Сафия зябко поежилась — на мгновение ей почудилось, что ее затягивает в себя какой-то водоворот. Похоже, Нур Бану что-то сказала, и сейчас девушки почтительно ждали, что на это ответит Сафия.
