архитектор Синан, — удивилась Сафия.
Газанфер послушно отправился расспросить Мурада на этот счет и очень скоро вернулся к своей госпоже, чтобы пересказать ей их разговор.
— Да, действительно: Синан собственноручно начертил все планы. Но королевский архитектор уже стар и поэтому вместо себя послал своего ученика Мустафу Так сказал принц: Синан, дескать, старше даже, чем мой великий дед, султан, да продлит Аллах его жизнь на многие годы.
Сафия знала, что эти слова — не более чем принятая форма вежливости. И однако они неприятно покоробили ее. Втайне ей хотелось бы, чтобы Мурад не слишком уж часто повторял то, что столь явно противоречило его собственным — да и ее тоже — желаниям.
— И единственное путешествие, о котором в свои преклонные годы мечтает Синан, — устами Газанфера продолжал Мурад, — это паломничество по святым местам. Возможно, он отправится туда уже в нынешнем году, если строительство Города городов не задержит его снова. Возможно даже, что по пути он заедет в Магнезию полюбоваться строительством новой мечети. Аллах свидетель, он сказал, что постарается так сделать.
— А что это за две непонятные ямы, которые роют люди?
— Для минаретов, хотят углубить фундамент. Есть несколько искусных мастеров, которые постигли науку возводить эти каменные пальцы так, чтобы они утыкались прямо в небеса. Именно они и руководят сейчас строительством. Эти люди обычно ездят по стране, из города в город — туда, где требуется их искусство. Мустафа Эфенди прослышал о них уже пару месяцев назад и велел дать им знать заранее, чтобы они поспешили сюда. Конечно, в строительстве будут помогать рабы с галер, но они освободятся позднее — когда с приближением зимы закроются все верфи.
— Два минарета, любовь моя?
— Знаю, — щеки Мурада заполыхали огнем, к которому палящие лучи солнца не имели ни малейшего отношения, — только в тех мечетях, что строятся по повелению султана, дозволяется возводить два минарета. Но соблазн был слишком велик…
— Кстати, у той, которую построила в Узкударе твоя тетушка Михрима, тоже два.
— Ну, это потому, что ту мечеть строил для нее ее отец, по крайней мере официально. Правда, деньги были ее. И проект тоже выбирала она сама.
— Может, мысль о двух минаретах пришла к тебе в голову потому, что к концу строительства ты уже станешь султаном?
— Это одному Аллаху известно.
Итак, несмотря на всю свою показную религиозность и сыновнюю почтительность, ее драгоценный Мурад на самом деле не слишком счастлив. Вероятно, ждет не дождется, когда ангел Израил вострубит, призывая его стать тенью Аллаха на земле, втайне возликовала Сафия. Это было ей по душе. Что ж, хоть в этом их желания совпадают.
Осмотрев все, что можно было осмотреть, они снова вернулись к носилкам. Солнце пекло так, что оставаться на воздухе дальше было просто невозможно.
Увидев, что они приближаются, носильщики вылезли из тени и заняли свои места у носилок с той же охотой, с какой крыса возвращается назад на тонущий корабль. Газанфер, заметив, что в его услугах больше не нуждаются, со свойственной ему молчаливой деликатностью постарался сделаться почти незаметным, чтобы не мешать. Но и принц, и его фаворитка понимали, что не могут позволить себе даже прикоснуться друг к другу, пока дверцы носилок не захлопнутся за их спиной.
Но слова были бессильны выразить восторг, который сейчас переполнял душу Сафии.
— У меня даже нет слов, чтобы передать, как я счастлива, — воскликнула она. И тут же, почувствовав, насколько бледно и невыразительно это прозвучало, Сафия протянула к Мураду руки, словно желая подтвердить свои слова.
Правда, Мурад — видимо, желая соблюсти приличия, — отступил в сторону, но по его лицу Сафия видела, что ее детская радость доставила ему истинное удовольствие.
И не Мурад, а евнух поддержал ее под локоть, помогая забраться в носилки. Это его рука поддерживала тяжелые, алого бархата занавеси, пока Сафия усаживалась поудобнее. Внутри было так жарко, что она на мгновение почувствовала себя, словно грешник в аду, которого черти поджаривают на сковородке. Ничего, подумала она, сейчас они тронутся в путь, и тогда можно будет сразу отбросить и все эти вуали, и осточертевшую до оскомины скромность.
— Неплохая мысль, — за спиной у нее продолжал Мурад, обращаясь к евнуху. — Я имею в виду венецианское стекло. Надо над этим подумать.
— Не надо думать. Просто купи его, и все, — нетерпеливо бросила Сафия. И эта безумная жара, и вуали сейчас бесили ее ничуть не меньше, чем сам принц.
— Что ж, может быть, я так и сделаю. В конце концов, эту мечеть я строю для тебя.
— Для меня? — возликовала Сафия. Оставалось надеяться, что вуаль, по-прежнему прикрывавшая ей лицо, не помешает Мураду почувствовать, как она счастлива. Вспыхнув, она отодрала наконец белую муслиновую ткань, прилипшую к мокрому от пота лицу, точно пластырь. Давно стоило это сделать, подумала она. Хотя бы для того, чтобы нормально дышать, не говоря уже обо всем остальном.
— В каком-то смысле так оно и есть. Конечно, в первую очередь во славу Аллаха, ты же понимаешь. Я дал клятву посвятить ее Создателю, если он явит свою милость и подарит нам с тобой сына… — И голос Мурада дрогнул. Не от изнуряющей жары, а из-за чувств, переполняющих его.
Сафия оцепенела, испугавшись, что выдаст себя. Оставив на лице вуаль, она лишь спустила ее немного, дожидаясь, пока за спиной принца захлопнется дверь и носильщики вновь вскинут паланкин на плечи. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то увидел ее лицо — даже Мурад.
Мечеть в ее честь… Сафия задумалась. Даже Нур Бану никогда не удостаивалась такого почета. Только немногие великие люди строили в свою честь мечети. Что же тогда говорить о женщинах? Их было совсем мало — раз два, и обчелся. Во-первых, принялась перечислять про себя Сафия, мать самого Сулеймана. Потом Назеки Хуррем, его возлюбленная. И, наконец, Михрима, его родная дочь. Весьма привилегированное общество, что ни говори, хмыкнула она про себя. Конечно, очень возможно, что эта будущая мечеть даже не будет носить ее имени. Назовут ее мечеть Мурада, к примеру. Но она-то будет знать, в чью честь мечеть построена на самом деле. И он тоже — принц только что сам признался ей. Ну, и Господь Бог, конечно, тоже будет знать. И, что самое главное, это станет известно Нур Бану. Уж Сафия позаботится о том, чтобы Мурад непременно сообщил об этом матери. Лучше всего — в следующем же письме.
А эти его слова о священной клятве, которую он будто бы дал… Об этом стоит подумать. В этом свете все выглядит совсем по-другому… И дело тут вовсе не в слезах, которые неизвестно почему навернулись ей на глаза, грозя сорваться с ресниц и выдать ее волнение. Нельзя распускаться до такой степени, одернула себя Сафия. Она просто не имеет права позволить себе дать волю чувствам — иначе можно упустить что-то важное.
И тем не менее что-то дрогнуло в душе девушки. И не важно, что на словах принц громко это отрицал. Сафия давно уже поняла, что произвести на свет наследника для Мурада также важно, как и для любого другого мужчины. А может быть, даже больше. Да вот взять хотя бы эту мечеть. Наверняка строительство ее обойдется в кругленькую сумму, учитывая венецианское стекло. И он готов принести такую непомерную жертву только ради того, чтобы Аллах исполнил его желание и послал ему сына.
Сафия совсем было расчувствовалась. Только вид уродливого сооружения на голове Мурада помог ей подавить в себе эмоции и вернуть присущее ей всегда хладнокровие и трезвость мысли. А заодно и вспомнить, что виновницей этого уродства стала она сама.
— Моя мать говорит, что ты наверняка принимаешь какие-то меры, чтобы у нас не было ребенка, — вдруг бросил ей в лицо Мурад. — Мне, конечно, ничего неизвестно о таких вещах, но… неужели это возможно? Но как?! Ответь мне, молю тебя, любовь моя!
— Язык ревнивой женщины подобен ядовитому жалу змеи, — ледяным тоном процедила в ответ Сафия.
Теперь, когда дверца паланкина захлопнулась за ними, ей не составило особого труда напустить на себя неприступный вид.
— Как у нее только язык повернулся сказать, что я способна в чем-то отказать тебе, мой
