Я снова кивнул, давая понять, что передам госпоже его соболезнования, хотя и без того уже догадывался, что притаившаяся за резной решеткой у окна Эсмилькан не упустила ни единого слова.
— Но ведь султан — да будет Аллах милостив к его душе! — находился в Венгрии, направляя свое войско против неверных, — неуверенно возразил я, еще раз хорошенько обдумав то, что только что услышал. — И, конечно, все, кто был с ним в этом походе, хорошо знали, что их предводитель мертв. Как же можно было надеяться утаить от них эту тайну?
— Наш господин Соколли-паша не только храбрый, но еще и очень осторожный человек, — объяснил Ферхад. — Ангел смерти слетел на Сулеймана, когда повелитель правоверных отдыхал в своем походном шатре. Все произошло очень быстро. А армия его в это время вела осаду небольшой горной крепости Зигет. Великий визирь, на плечи которого легла вся тяжесть печальной ноши, мгновенно сообразил, что стоит только известию просочиться наружу, как войска тут же откажутся сражаться, осада будет снята, солдаты разбегутся и отправятся по домам — выжидать, как все обернется. Как ни крути, любая осада, закончившаяся столь плачевно, и бесславное возращение домой — позор для любого правителя. Думаю, это не самый лучший способ начать свое царствование, тем более для человека, кому на роду написано наследовать владыке Сулейману. А ему и без того придется несладко: теперь любой будет сравнивать его с великим предшественником, да упокоит Аллах его бессмертную душу!
Однако у Соколли-паши было время хорошо подготовиться к такому обороту событий. В тот же день, как это случилось, он из лагеря под Зигетом послал в Софию гонца с зашифрованным посланием. Не прошло и недели, как гонец, а с ним и еще один посланец прибыли в Софию, где их уже поджидал я. Я пробыл там несколько месяцев, все время держа под рукой коня, чтобы пуститься в дорогу, как только потребуется. И вот час настал. Получив депешу, я помчался в Константинополь, постаравшись добраться до столицы как можно быстрее. Всю дорогу я не открывал рта, только нахлестывал коня, умоляя Аллаха, чтобы он помог выполнить возложенное на меня поручение. И вот я здесь. У ворот столицы меня уже ждал человек, который забрал у меня депешу Соколли-паши и понесся с ней в Кутахию. Перстень, который мне перед отъездом дал мой господин, позволил мне воспользоваться гостеприимством твоей госпожи. И я бы мог наслаждаться покоем, если бы меня не грызла мысль о той грозной вести, которую я привез с собой. Ведь если бы эта тайна раньше времени выплыла на свет, одному Аллаху известно, сколько бед она могла бы натворить!
Ну, а что касается планов Соколли-паши и его твердого намерения удержать армию на месте и не дать ей разбежаться… Что ж, я расскажу тебе все, что знаю сам. Он и еще два лекаря, которых он выбрал сам, были единственными свидетелями смерти султана Сулеймана. Позже мне рассказали, что Великий визирь самолично удавил обоих лекарей, но я лично считаю, что все это не более чем досужий вымысел. Суди сам, достаточно трудно скрыть одно мертвое тело, но три?
Думается, он просто строго-настрого запретил им обоим покидать шатер. Сам Великий визирь все это время спал на полу у постели, где лежало тело Сулеймана, чтобы не дать сбежать лекарям. Наверняка они забальзамировали тело султана особыми смолами, не позволяя плоти его разлагаться, немало тому способствовал и ледяной ветер с гор, обычно возвещающий о скором приближении зимних холодов. Но вернее всего всех их удерживал возле тела строгий приказ.
Тем же, кто ждал снаружи, Великий визирь объявил: «Наш господин и повелитель тяжко болен. Он отдыхает, ему нужен покой». Когда в шатер доставляли еду, Соколли-паша и оба лекаря съедали понемногу — не больше, чем мог бы съесть тяжело больной старик, так что и у поваров тоже не возникло никаких сомнений.
Чтобы их хитроумная затея не выплыла наружу, войскам тоже был отдан приказ держаться на некотором расстоянии, а Соколли-паша каждый час посылал туда очередную депешу. Естественно, писал он их собственной рукой, но все выглядело так, словно он делал это под диктовку султана Сулеймана. Послания вселяли мужество и уверенность в сердца правоверных. Естественно, в них содержались приказы, как вести осаду и какие маневры предпринимать, чтобы еще быстрее сломить сопротивление врага.
Несколько раз за это время мертвое тело султана слегка подкрашивали корицей, чтобы придать ему вид живого человека. Это было проделано столь искусно, что никто ни о чем не догадывался. И в первую очередь те, кто, наблюдая за султаном через щелку в пологе шатра, мог заподозрить правду.
Ну вот, теперь тебе известно почти все. Вскоре после этого я узнал, что спустя пару дней после того, как умер султан, крепость пала, и мы вновь одержали победу. Султан устами Соколли-паши поблагодарил своих солдат, а также велел передать богатые дары тем, кто особенно отличился в бою, как это делалось всегда и о чем все знали. Великодушие и щедрость султана хорошо известны. После этого в присутствии всей армии огласили приказ, который гласил, что ввиду приближения зимы и в целях сохранения армии войско покинет Европу и вернется домой до начала следующей кампании. Очень медленно, принимая все необходимые меры предосторожности, как это делалось всегда при жизни султана, войско, сопровождая обоз, двинулось назад, на родину. В действительности же это был не обоз, а траурный кортеж, вот только об этом тогда никто еще не знал. Каждую ночь слуги ставили для султана его походный шатер, лекари осторожно переносили его тело на постель, а с первыми лучами солнца — обратно в повозку.
По воле Аллаха никто ничего не подозревал, и все шло гладко. Предполагалось, что Селим присоединится к войску в Белграде. Только после его приезда о смерти султана должно было быть объявлено открыто, а мертвое тело Сулеймана выставлено, для того чтобы каждый мог попрощаться со своим господином. Ты меня понимаешь? Только после того, как прибудет новый султан, чтобы возле тела отца взять командование армией в свои руки и принять от своих людей присягу верности.
— Да будет воля Аллаха, и пусть будет так, как ты сказал, — покачав головой, пробормотал я. Но в душе я одобрил все, что только что рассказал мне молодой спаги.
— Да будет так, — глубоко вздохнув, повторил он вслед за мной. — Хотя душа моя преисполнена глубокой печали, оттого что уже завтра, в такое прекрасное зимнее утро мне придется покинуть ваш гостеприимный дом и отправиться на север.
— Действительно, жаль, — вынужден был согласиться я, но говорил я сейчас не за себя, а за свою госпожу.
Спустя некоторое время я поднялся к Эсмилькан.
— Он очень напоминает мне тебя, Абдулла, — призналась Эсмилькан, плача и смеясь одновременно.
— Госпожа, вы слишком добры ко мне, — запротестовал я, поскольку искренне считал, что на свете нет более непохожих между собой людей, чем я и молодой спаги Ферхад.
Но рассказ, услышанный из его уст, долго еще не давал мне покоя. Благодаря ему я теперь смотрел на своего хозяина совсем другими глазами. Признаться, он меня удивил. Честно говоря, за последние два года мне не раз случалось осуждать Соколли-пашу за излишне, как мне казалось тогда, строгую приверженность тому, что он считал своим долгом, но лишь потому, что это не приносило моей госпоже ничего, кроме горя. Зато теперь я понял другое: да, может быть, чувство долга и не сможет помочь мужчине стать отцом, зато оно может спасти нацию. Теперь я сам стал тому свидетелем. Соколли-паша в одиночку, без чьей-либо помощи, две недели удерживал огромную империю от почти неминуемого краха, не давая разразиться гражданской войне, которая в противном случае залила бы кровью всю страну. И сделал это, не ожидая ни почестей, ни наград лично для себя, поскольку с возвращением Селима в Белград он остался бы тем же, кем был до этого, — Великим визирем, первым слугой и покорным рабом султана. Нет, он это совершил лишь потому, что выполнял свой долг перед страной и государством. Но я знал: одно дело выполнить то, что считаешь своим долгом, когда за твоей спиной стоит один из могущественнейших государей Европы, и совсем другое, когда этот человек, вручив власть, которой он некогда обладал, в руки Аллаха, подобно всем другим смертным начинает разлагаться у тебя на глазах.
Сидя возле своей госпожи, пока она незаметно смахивала слезы с ресниц, оплакивая то ли смерть деда, то ли разлуку с возлюбленным, я вдруг заметил шахматную доску. Все фигуры на ней были расставлены точно так же, как будто мы с Эсмилькан прервали партию только две недели назад, а ведь с того дня, как мы играли последний раз, прошло целых три недели! Кто-то, возможно одна из любимых канареек, которых Эсмилькан частенько выпускала из клетки полетать, смахнул фигурку падишаха, или, как говорят европейцы, короля. Зато визирь по-прежнему оставался на своем месте — позади верных ему войск, сильный как никогда. А король… Что ж, придет время, и его вновь поставят туда, где некогда стоял
