кэбе, а миссис Гиллиган усадила Люсинду к себе на колени. Еще миг — и они обе перенеслись в Ирландию. Они блуждали по графству Керри и графству Уиклоу, заглядывали в волшебные форты, к волшебным дудочникам, к феям и храбрецам. Люсинде стало так хорошо и спокойно, что она заснула прямо посреди одной из сказок. Разбудил ее голос мистера Гиллигана, который заехал, чтобы отвезти гостью домой. Люсинда очень смутилась. Она не засыпала ни у кого на коленях с тех самых пор, как перестала быть маленькой девочкой.
По пути к пансиону Люсинда со страхом думала, что скажет ей мисс Питерс? Как же она удивилась, когда мисс Питерс вообще ничего не сказала. А лицо у нее не возмущенное, как в таких случаях было у гувернантки-француженки. И даже губы учительница не поджала, как мама. Будто Люсинда сегодня не вела себя так ужасно.
Оставшись одна, Люсинда склонилась над дневником. Писала она сегодня совсем недолго. Но никогда еще она с такой тщательностью не запирала конторку. Ключ от замка она повесила на шею и дала себе слово, что будет теперь носить его так день и ночь, пока не приедет мама.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮСИНДЫ УАЙМЕН
Жуткий, ужасный день! Когда я читала в «Тысяча и одной ночи», как Фатима всадила кинжал в Али- Бабу, мне почему-то совсем не было страшно. Но теперь я никогда не стану читать ни одной книги, где есть кинжалы! И в «Геднихаус» не хочу возвращаться! И в школу мисс Брекетт — тоже. Скорее бы началась весна. Тогда мне опять будет можно кататься на роликах, и я поеду куда-нибудь, где еще не была.
До свидания, Принцесса! До свидания, милая моя, дорогая Принцесса Саида! Я верю, ты теперь снова в башне, и твой Принц обязательно тебя там найдет!
РОЛИКОВЫЕ КОНЬКИ
Снег держался весь февраль и даже начало марта. Не успевали дворники очистить тротуары, как снова начинало мести. Каждый день Люсинда возила Тринкет на красных санках, и каждый вечер они вместе ужинали за маленьким столиком, на котором стояла кукольная посуда. Люсинда столько говорила Тринкет о прелестях весны и лета, набросала такие великолепные перспективы, что девочка просто не могла дождаться конца зимы.
— Представь себе, Тринкет, кусты японской айвы, — говорила Люсинда. — У нее цветы красные, как огонь. А лодки… Они скользят по пруду, прямо как лебеди. Мы с тобой обязательно на них покатаемся. А на ужин нам вместо слив будут давать ревень и клубнику. И я наконец-то снова стану кататься на роликовых коньках!
Перед тем как отвести Тринкет домой, Люсинда пела. И так как обе они ждали лета, чаще всего в гостиной звучала песня о фермере и пчеле.
Этот куплет Тринкет всегда пела хором с Люсиндой, и больше всего ей нравилось, что надо долго жужжать.
А зима все не кончалась и не кончалась. И вот однажды ночью, когда Люсинда очень долго не могла заснуть и ворочалась с боку на бок в постели, из открытой форточки вдруг подул ветер. Удивительный ветер! Он был полон весенних запахов. Никогда еще Люсинде не удавалось заметить весны, прежде чем она наступала. Девочка от волнения зашевелила пальцами ног. Будь у нее волшебная уздечка Беллерофонта, она сейчас бы неслась на Пегасе туда, откуда дует весенний ветер. Там она бы схватила весну и, зажав в руке, словно цветущую ветвь, воротилась в город. Впрочем, Люсинду не слишком расстраивало, что у нее нет ни коня, ни уздечки. Ведь она может завтра же надеть роликовые коньки. Да, да, она завтра обязательно понесется на них в школу. И теперь она скажет мисс Брекетт:
— Можете больше за меня не тревожиться, мэм. Потому что я снова катаюсь на роликах, всюду поют малиновки и жить мне совсем не трудно.
Наутро выяснилось, что весь снег за ночь стаял. Разумеется, роликовые коньки были немедленно извлечены из шкафа. Люсинде казалось, что с того злосчастного утра, когда ее выгнали из школы, прошел целый год. И уж никак не меньше ста лет она не ездила в школу на роликах. Вот почему, распрощавшись в это первое весеннее утро с мисс Питерс, Люсинда не просто покатила на роликах, а унеслась в какой-то совершенно особый мир. Она размахивала руками, и зимний капор из фетра все время съезжал у нее с головы, а ролики отбивали о мостовую какой-то захватывающий ритм. Этот ритм нельзя было упустить, и Люсинда принялась громко петь. На каждый квартал пути как раз приходилось по песне. Люсинда никого не замечала вокруг. Прохожие оборачивались, провожали ее изумленными взглядами, усмехались, а она летела все вперед и вперед.
Этой песенки Люсинде хватило до самой Тридцать девятой улицы. А завернув за угол, она принялась услаждать уши случайных встречных историей о «Мудрой маме-муравьихе и двенадцати муравьишках».
Вдохновение не оставило Люсинду и в школе. Неправильные дроби в ее тетради исполняли испанский танец фанданго, исторические даты кувыркались, как клоуны, строки из «Без семьи», которые нужно было перевести с французского, прыгали из стороны в сторону словно козы. На исходе учебного дня в класс вошла мисс Брекетт.
— Интересно, что это за молодой человек ожидает тебя внизу, Люсинда? — спросила она.
— Мне и самой интересно, — выпалила в ответ девочка, но директриса так на нее взглянула, что она поспешно добавила: — Я правда не знаю. Ни один молодой человек мне просто в голову не приходит. Если только Эдвард Макдоуэлл? Но я ему совсем не нужна.
— Тогда пойдем вместе вниз и посмотрим, — сказала мисс Брекетт.
Они спустились на первый этаж. Там сидел мистер Ночная Сова. Он пришел за Люсиндой, чтобы с ней вместе отправиться на цирковой парад Барнума и Бейли. Люсинда тут же стала его упрашивать, чтобы он взял с собою Тринкет.
— Вы только подумайте, мистер Ночная Сова! — с жаром говорила она. — Это, наверное, будет первый цирковой парад в ее жизни! Прямо как Рождество, когда у нее в этом году была первая елка!
Против столь сильного довода молодой человек не сумел устоять. Они вместе зашли за Тринкет, взяли ее и направились к Медисон-авеню. Взобравшись на высокий сугроб, который тут почему-то еще не стаял, девочки наблюдали за представлением. Некоторое время спустя у них очень устали ноги, и Тринкет сказала,
