Она даже не заметила Пола, но он определенно ее заметил. Он представился ей, когда кризис миновал, через два дня после катастрофы. Сказал, что влюбился в нее. Она была настолько спокойной и уверенной, настолько умело обходилась с пациентами и в то же время так сочувствовала родственникам пострадавших. Он показал ей статьи о крушении в «Вашингтон пост»: хроникально-документальные статьи других репортеров и свои очерки об удивительной молодой докторше в отделении скорой помощи. Ее поразил романтический идеализм Пола, и она не могла отрицать, что была взволнована, когда узнала, что он наблюдал за ней во время ее работы и влюбился.
– Так вот, через несколько лет мы решили написать книгу об этой катастрофе, – продолжала Оливия. – Мы хотели показать крушение с различных точек зрения: с точки зрения пассажиров, спасателей и персонала больницы. Получилось очень даже неплохо. Мы организовали турне с презентацией книги и выиграли пару призов.
– Я бы хотел ее прочесть.
Она встала и прошла в гостиную, где достала с книжной полки свой потрепанный экземпляр «Крушения „Восточного ветра“. Вернувшись назад, на террасу, она вручила его Алеку.
– О Боже! – сказал он, изучая обложку, на которой был изображен вид места крушения с самолета. Фотография была сделана с такой высоты, что с первого взгляда трудно было различить между двумя берегами реки, на которых цвели вишневые деревья, следы катастрофы, унесшей сорок две жизни. Он раскрыл книгу и прочитал аннотацию на клапане суперобложки, а затем перешел к последней странице и изучил краткую справку о них с Полом.
– У него опубликована книга стихов? – спросил Алек.
– Да. Она называется «Сладкое приближение».
– «Сладкое приближение», – улыбнулся Алек. – А о чем она?
– Обо мне. – Оливия покраснела. – Он сказал, что вся его жизнь встала на место, когда я вошла в нее.
Алек сочувственно посмотрел на нее. Он потянулся через стол и мягко пожал ее руку, золотое обручальное кольцо на его пальце сверкнуло, отразив свет, падавший из кухни. Он перевел взгляд на обложку книги. Оливии была видна маленькая черно-белая фотография ее и Пола кверху ногами, и поэтому ей казалось, что их лица не улыбаются, а наоборот – нахмурены.
Алек покачал головой.
– Видимо, это был сущий кошмар. Неужели такая работа не разрушает вас?
– К этому привыкаешь. В какой-то мере черствеешь, я полагаю. Грустные фильмы и тому подобные вещи заставляют меня плакать. Я могу заплакать в ресторане, но на работе – почти никогда. – Она опустила глаза на обложку книги, лежавшей рядом с тарелкой Алека. – Однако в тот вечер, когда умерла Энни, я немного плакала.
– Почему? – спросил Алек. – Как это могло вас задеть после всех ужасов, которые вы видите в отделении скорой помощи?
– Это из-за вас. – Она сказала ему только половину правды. – Ваши глаза… Вы были настолько опустошены. Я только что потеряла Пола, и… Я не хочу сравнивать свои переживания с тем, что пришлось пережить вам… Но я чувствовала вашу печаль. Очень долго ваше лицо стояло у меня перед глазами.
Алек взялся было за вилку, но тут же снова положил ее на стол.
– Помните мою дочь? – спросил он. Оливия улыбнулась.
– Она пыталась меня побить.
– Правда? Я совершенно этого не помню. – Он повернулся лицом к заливу. – Она меняется буквально на глазах. Я проглядел это, потому что с тех пор, как умерла Энни, мои дети были предоставлены сами себе. Сын отлично справляется сам. Он работает и осенью собирается в Дюкский университет. А Лейси… – Он покачал головой. – Она начала курить. Я полагаю, это еще не большая беда – большинство детей в ее возрасте пробуют покуривать. Гораздо хуже то, что она стала очень легко ударяться в слезы, буквально по любому поводу. На днях она вечером пришла домой в слезах, и ее блузка была в беспорядке. Я не хочу видеть за этим слишком много…
– Сколько ей лет? – прервала его Оливия.
– Три… Четырнадцать. Только что исполнилось. Оливия тоже отложила вилку и сложила руки на груди.
– Для девочки это крайне ранимый возраст, – сказала она, – особенно, если у нее нет матери.
– Но я пытаюсь быть не слишком наивным. Она всегда была очень хорошим ребенком, очень ответственным. Я уверен, что она не занимается сексом или чем-то еще, но…
– Может быть, против ее воли? – осторожно предположила Оливия.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, она плакала, была растрепана… Я думаю, может быть, кто-то… я не имею в виду, что ее изнасиловали на улице, но вы знаете, какими бывают мальчишки. Может быть, она была на вечеринке, и кто-то… воспользовался ее наивностью. Глаза Алека округлились.
– Ну, вы меня успокоили!
– Извините, работа в отделении скорой помощи дает несколько искаженное представление о мире. Почему бы вам не поговорить с ней об этом? Напрямик?
– Она не захочет со мной разговаривать. Я убеждаю себя, что все это подростковая ерунда, но Клей никогда не вел себя подобным образом, и я не знаю, как с этим справиться. Мы с Энни позволяли им просто быть. У них не было никаких правил, которым они должны были бы следовать. Мы доверяли им, и они были практически идеальными детьми.
– Что вы имеете в виду, когда говорите «никаких правил»?
– Никакого «пора спать», никаких ограничений. Они сами принимали решения, куда им пойти, и что им
