— Не хочу гулять! Не хочу!
Степа уже кончил засыпать в бутыль рябину, положил сахар и теперь наливает туда водку. Все смотрят на него. Пауза.
Есть такая штука, по-французски называется дежавю. Это когда вдруг явственно кажется, что такой момент уже был, будто происходящее уже когда-то происходило. Мне всегда казалось, что в такие случайные, ничего не значащие моменты каким-то образом решается наша судьба. Сейчас у моего бедного папы такой момент. Я, как режиссер, всегда хотел изобразить такой момент в своем фильме. Петька за дверью колотит в нее ногами:
— Не хочу гулять!
И умолкает, услыхав с улицы сирену пожарной машины. Мчится по дорожке к калитке и прижимается к ней носом. Вовремя. Вот она машина — торопится по нашей узкой улице на пожар.
А неприятный разговор в кухне продолжается.
— Он действительно ведет себя как сумасшедший, — говорит Антон. — Зачем он лезет в бизнес и в политику? Ведь он в этом ничего не понимает.
— Он просто хочет быть п-п-полезен, — говорит Степа.
— Полезен кому?
— От-т-течеству.
Водка льется в бутылку с рябиной.
— Он был полезнее отечеству, когда снимал кино, — возражает Антон. — А потом началась у него эта Камчатка. Ну какое дядя Леша имеет отношение к Камчатке?! Там же сейчас делят золотые месторождения. И он во все это влезает. И какие-то козлы им манипулируют. Используют его имя. Он подписывает, не вникая, какие-то бумаги. И в результате на него повесили очень крупную сумму. И теперь он должен ее выплатить. Лично он.
— Откуда т-т-ты об этом знаешь? — спрашивает Степа.
— Они позвонили Коте.
— Коте? Почему Коте?
— Я не знаю, почему мне, — пожимает плечами Котя.
— Кто тебе звонил? — спрашивает Степа.
— Люди, которым папа должен.
— Что они тебе сказали?
— Что вчера кончился срок.
— А он не отдал долг?
— Нет.
— Сколько он им должен?
— Девять миллионов.
— Р-р-рублей?
— Долларов. Длительная пауза.
— Леша у кого-то взял взаймы девять миллионов долларов? — переспрашивает Степа.
— Они говорят, что взял, — говорит Антон, — и не вернул к назначенному сроку. И в суд они подавать не будут. Они на него наедут. А он летает. Он большой художник, живет в мире фантазий, думает, что пронесет. Но сейчас такое время, что не пронесет.
— Так вы, деточки, п-п-приехали ему помочь?
— Мы не можем ему помочь, — говорит Антон. — У меня и у Маши таких денег нет и быть не может. Единственная его возможность рассчитаться — это продать собранное в этом доме. Это не покроет того, что он должен этим козлам, но хоть что-то.
— Г-г-лупости. Они не посмеют его шантажировать, — не верит Степа, — при в-в-всеобщем к нему уважении. Нет. Это же не кто-нибудь. Это Алексей Николкин. Если даже он эти деньги и брал, то ведь не для себя же, а для дела.
— Я тоже так думаю, — говорит Таня.
— Молчи, — обрывает ее Котя.
— Я что? Я молчу.
— Давайте не будем пока суетиться, — подытоживает Степа. — Сейчас он появится. Вместе спокойно все обдумаем и решим. Ну, сделал человек г-г-глупость. Увлекся. Вы же знаете его характер.
— Из-за его характера мы можем потерять все, что ты называешь нашей памятью.
— Нет-нет. Я ему скажу, что ничего п-п-прода-вать не буду.
— Скажите ему это. Скажите, — говорит Таня.
— Вопрос — где он? — усмехается Макс. — Мы договорились тут встретиться. А его нет.
— Появится.
— Когда? — спрашивает Антон. — Я в полном цейтноте. У меня в «Толстоевском» новый шеф, француз. По-русски ни бельмеса, надо его в курс вводить, а я тут сижу.
«Толстоевский» — так называется принадлежащий Антону шикарный клуб.
— Я тоже в цейтноте. У меня вернисаж на Кузнецком, — говорит Маша.
— А я завтра рано утром улетаю в Лондон, — говорит Макс и спрашивает у Маши: — На Кузнецком — это в твоей новой галерее?
— Ну, ты совсем стал англичанин. На Кузнецком у меня старая. Новая на Кропоткинской. Не дом, а крепость. Бывший районный психдиспансер.
— С решетками н-н-на окнах, — говорит Степа.
— Вот именно, деда. С решетками. Поэтому, пока картины и все прочее юридически твое, хорошо бы все перевести туда.
— Вы сгущаете краски, — говорит Степа.
— Нет, — говорит Антон.
— Брррр! — фыркает Макс. — Дикая страна. Я пока пойду сложу вещи.
Он живет в Лондоне. Макс у нас великий английский театральный режиссер. Он поднимается по лестнице на второй этаж. Слышно, как где-то вдали бьют в рельс. Звучит сирена еще одной пожарной машины. Это они поехали к месту, где разбился мой самолет. Там хлеб в поле загорелся, а последний месяц не было дождей, засуха, и огонь уже дошел до опушки леса.
В комнате на втором этаже на комоде у Макса целая коллекция бутылочек и баночек с витаминами, косметикой и лекарствами. Он начинает складывать все это в сумку. Поглядывает на себя в зеркало.
Макс себе нравится. Это счастливый дар — нравиться самому себе. Я ему завидую.
Из окна комнаты Макса виден дом Левко. Там, в окне второго этажа, стоит наша сумасшедшая соседка Зина Левко, распатланая седая старуха в домашнем халате. Она вынимает изо рта сигарету и посылает Максу воздушный поцелуй. Занятый своими флаконами, он не замечает ее.
Зина Левко когда-то была влюблена в Макса. В те далекие времена она была очень хорошенькая и психически нормальна.
Глядя в упор на Макса, Зина медленно расстегивает халат и сбрасывает его. Под халатом на ней ничего нет. Повертевшись у окна, она натягивает на голое тело форменное школьное платье с комсомольским значком.
— Мать! Иди сюда! — кричит со двора ее сын Павел Левко. — Помоги мне!
— Павлик, я переодеваюсь.
— Мама, ну я же тебя прошу!
— Сейчас...
Зина надевает черный школьный передник и повязывает на голову белую ленту.
Ее сын Павел Левко, тридцатитрехлетний новый русский, держит одной рукой за ошейник мокрого добермана, а другой поливает его из шланга.
— Фу, Джек! Фу! Стой спокойно!
Вот уже больше ста лет, как рядом с нашей жизнью идет за забором жизнь Левко. Я помню, как Павлик родился, как дед его, сталинский маршал Василий Левко, гонялся за ним с ремнем. Тогда дети жили в Шишкином Лесу постоянно и ходили в местную школу. Пашка учился с Котей в параллельном классе. Котя был отличником, а Паша лентяем. А теперь Паша очень богатый и влиятельный человек. А Котя — это
