— Я не отстану, пока ты мне не скажешь. Я хочу знать, с кем Леша говорил в тот день, перед смертью. Вот его мобильник. Я не знаю, что тут надо нажимать. Ну проснись же!
Котя садится, трясет головой и нажимает кнопку на мобильнике.
— Вот номер, кто последний звонил, — бормочет он. — Если хочешь с ним соединиться, нажми сюда.
Падает на кровать и мгновенно засыпает. Степа нажимает кнопку и ждет ответа.
В доме Левко звонит телефон.
Павел Левко моет в кухне шампуры. Зина моет посуду. Доберман вынюхивает и слизывает с полу крошки.
— Алло? — Павел берет трубку.
Степа узнает его голос. Одновременно он видит Павла в окне кухни дома Левко. Смотрит на Павла, жует губами и молчит.
— Козлы, — Павел вешает трубку.
— А ты зачем подошел? — волнуется Зина. — Ну зачем? Это же мне звонили!
— Ночью? Кто тебе мог звонить?
— Это был Макс! Я чувствую, что это был он! А теперь он тебя испугался, и опять придется ждать и ждать, и ждать!
— Мамуль, ты иди ложись, — говорит Павел. — Отдыхай. Я все сам уберу.
А гости во дворе все поют:
Степа кладет мобильник в карман. Лицо у пьяного спящего Коти совершенно детское. Степа жует губами и крестит его.
Папа верит в Бога, как он объясняет, «на всякий случай». Но всех детей и Енуков он крестил. Дочку Зискинда Аню, Машину маму, он крестил в самое неподходящее для этого время.
2
1932 год. Полонский работает у мольберта. Варя тюкает молотком в своей мастерской. Из сада доносятся пронзительные звуки Дашиной скрипки. Двадцатилетний Степа кормит из соски Аню, одновременно развешивая на веревке ее пеленки.
— Ребенка надо к-к-к-крестить, — говорит Степа.
— Зачем крестить? — спрашивает Полонский.
— На всякий случай.
— Что значит «на всякий случай»?
— Может, будет меньше б-б-болеть.
— Я против.
— Вы же не член п-п-партии, — заикается Степа.
— Я не член партии, но идеи коммунистов, Степа, в общем, разумны.
Стук молотка прекращается. Варя прислушивается к разговору. Звуки Дашиной скрипки тоже умолкают.
— А что? — говорит Полонский. — Первый шок прошел, и теперь понятно, что они хотят не уничтожить аристократию, а наоборот — мечтают превратить все человечество в своего рода аристократию. Через широчайшее культурное воспитание масс. Этим и занимается наша семья. Мы — воспитатели масс. И на нас лежит поэтому огромная ответственность. К тому же Даша готовится к международному конкурсу. И за это крещение ее моментально выпрут из консерватории.
— Миша, ты стал болтлив, как Семен Левко, — подает голос Варя.
— Ну крестите! Крестите! — обиженно восклицает Полонский. — Но чтоб никто, не дай Бог, не узнал.
— Ну это п-п-понятно, — соглашается Степа.
Крестить Аню повезли подальше от Москвы, в город Клин. Потом так же вывозили крестить Макса и меня.
Даша, до бровей замотанная деревенским платком, и Степа в надвинутом на глаза треухе сидят на верхней боковой полке общего вагона ночного поезда. Аня спит у Даши на руках. Степа пишет что-то в блокноте.
Снизу поднимаются облака папиросного дыма. Гомон молодых голосов. Во всех проходах комсомольцы и красноармейцы спорят, поют, пляшут и пьют водку, закусывая черным хлебом и огурцами.
Молодой политработник высовывается из толпы и улыбается Даше:
— Вы, товарищи, тоже строить Беломор?
— Нет, — говорит Даша, — мы к родственникам в деревню.
— Жаль. А то давайте! Оформим в один момент. И исчезает в толпе.
— Тебе не стыдно, что мы не едем с ними? — спрашивает Даша у Степы.
— Нет. — Степа что-то быстро пишет в блокноте.
— А мне стыдно и страшно. Мне кажется, что они все знают, куда мы едем.
— Никто этого не знает.
— Что ты пишешь?
— Я пробую писать п-п-прозу. Это рассказ о молодой женщине п-п-по имени Надежда. П-п-про-сто один обыкновенный день жизни обыкновенной советской жены и матери. Про п-п-просто счастливого человека. Интересная идея, да?
— Ну-ну, — пожимает плечами Даша. — И ты можешь работать в таком шуме?
— Знаешь, у меня, наоборот, в экстремальной ситуации очень хорошо работают мозги.
— Станция Троицкая. Стоянка одна минута, — объявляет проводник.
— Приехали, — говорит Даше Степа. — И перестань психовать.
Даша спускается с полки и, с ребенком на руках, протискивается сквозь толпу в тамбур. Степа идет за ней, дописывая на ходу в блокноте слова.
Ночь. Пустой перрон. Поезд, на котором они приехали, удаляется. В темноте еле видны заборы, яблони и избы спящего поселка.
— Ты знаешь, куда идти? — спрашивает Даша.
— Сказали, в конец по ходу поезда. У переезда налево и в гору.
Они идут в конец перрона, но не успевают спуститься с него, как с воем паровозного гудка надвигается и, с бесконечным лязгом железа, начинает мелькать мимо длиннющий товарняк. На площадках вагонов солдаты с винтовками. За решетками крошечных окон мелькают еле различимые лица.
Вдруг слышен тонкий, резкий вскрик, и из одного окошка вылетает нечто крошечное и белое и приземляется на перрон к ногам Степы.
Красные огни последнего вагона проносятся мимо и растворяются во тьме. Опять тишина.
Степа оглядывается и, убедившись, что они на перроне одни, поднимает с асфальта туго смотанную и согнутую углом бумажку.
— Что это было? — Даша испугана.
— Поезд с заключенными, — смотрит вслед товарняку Степа.
В конце перрона фонарь. При тусклом свете его Степа разворачивает трубочку. Это исписанная круглым ученическим почерком тетрадная страничка.
Аня начинает попискивать. Даша укачивает ее. Степа читает.
— Что там? — спрашивает Даша.
— Письмо невесте, — вглядывается в бумажку Степа. — Так и написано: «Дорогая моя невеста Д-д-
