— Так пусть скорей несут, — смеется Игнатова. — И ты станешь моим продюсером, и я выйду за тебя замуж, как Софи Лорен за Карло Понти.
— Это кто?
— Тоже крутые. Как мы с тобой. Мы ведь с тобой оба страшно крутые, да?
Идет к самолету, совсем уже забыв про Жорика, а Жорик смотрит на двух бомжей и напряженно думает. Бомжи делают ему ручкой.
Вот про это я и толкую — все на свете связано, и где кончатся одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.
Это было недавно, в июле, а сейчас конец августа. Асатиани сидит в моей монтажной на «Мосфильме», за моим монтажным столом. За этим самым столом я, молодой, клеил «Немую музу», и Ксения иногда оставалась здесь. И засыпала на полу, как сейчас спит Игнатова.
Асатиани вдруг стукает кулаком по столу, поворачивается к Игнатовой и толкает ее в бок.
— А? Что случилось? — вздрагивает она.
— Я работать не могу. Я все время думаю. Это тебе тот самый тип звонит, которого Николкин тогда на студию приводил?
— Ну да, Жорик. — Игнатова еще не совсем проснулась.
— О чем ты с ним тогда разговаривала?
— С кем?
— С этим идиотом? Я же видел, как ты с ним в декорации разговаривала.
— О деньгах.
— О каких деньгах?
— Ну, я ему сказала, что тебе нужны деньги на фильм, и он врал, что вот-вот достанет, — окончательно просыпается Игнатова.
— Что ты ему сказала?!
— Что на фильм нужно девять миллионов.
— Почему девять?
— Не знаю. Я наугад брякнула. А что?
— Я б и за один миллион снял.
— У него и миллиона нет, Дато. Никаких денег у него нет.
— А сейчас зачем он звонил?
— Говорит, что сейчас деньги привезет. Но это же, чтоб я к нему вышла. Ну врет мальчик, врет. Я ж говорю, влюблен.
— А может, и не врет, — хмурится Асатиани. — Вольская говорила, что Николкины должны девять миллионов долга за Алексея Степановича кому-то заплатить. Он не врет.
— Тогда — что?.. — начинает понимать Игнатова.
— Не может же быть такого совпадения, — говорит Асатиани. — Девять — и тут и там. И он со студии в тот день вместе с Николкиным туда поехал. Он не говорил тебе, как он достанет деньги?
— Ну, мало ли что он говорил.
— Что конкретно? Вспомни!
— Что какие-то лохи сами принесут ему девять миллионов. Слушай, если это он, надо же позвонить.
— Кому?
— Николкиным. Надо их предупредить.
— О чем?
— У него есть пистолет.
— Никуда ты не будешь звонить. Если узнают, что ты с ним говорила об этих деньгах, ты в деле об убийстве будешь проходить как соучастница.
— Я?!
— Деньги же он тебе достает. Не мне же. У тебя с ним что-то было?
— У меня? С ним? Дато, ты что? Я просто с ним болтала! Просто шутила!
— Нашла с кем шутить.
— Слушай, я все-таки позвоню.
— Тебе мало, что твой дедуля всю жизнь сидел? Тоже хочешь?
Игнатова затихает. Потом все-таки спрашивает:
— А если он действительно деньги сейчас привезет? Что тогда?
На этот вопрос четкого ответа у Асатиани пока нет. Но он четко знает, какой фильм на эти деньги он мог бы снять. Очень хороший фильм.
Сорокин вернулся в машину, Маша впала в подобие столбняка. Степа заискивающе заглядывает ей в глаза.
— Ну еще немножко потерпи, — говорит он. — Они ждут того, кто приедет от Левко за деньгами. Потерпи. А ведь так и думали, что это Л-л-левко, да?
— Нет, деда, — говорит Маша, — ты не был уверен, что Левко. Ты же нас всех подозревал.
Жорик подъезжает к Калужской заставе, к выезду из Москвы, прижимает к уху мобильник. Пистолет лежит рядом с ним на сиденье.
— Абонент недоступен, — говорит автоответчик. — Оставьте ваше сообщение.
— Ну проснись же ты, в натуре, — говорит Жорик. — Я сейчас сгоняю за бабками и обратно вернусь. Люблю. Целую. Жорик.
Он включает радио, врубает на полную громкость «Эхо Москвы» и мчится вперед, с музыкой.
Автоматчики нацелились на дверь квартиры Левко. Офицер становится перед дверью на колени и возится с замком.
На Камчатке уже начался рабочий день, и Панюшкин туда только что позвонил из Машиного кабинета на Кропоткинской. Николкины и люди Петрова уже уехали. В галерее остался только Панюшкин и Катков с его худой «крышей», сторожат то, что осталось из непроданного на аукционе.
Панюшкин долго слушал, что рассказывали ему камчатские коллеги, и теперь, положив трубку, задумчиво гладит бороду и смотрит на сидящего против него Каткова.
— Ну? — спрашивает Катков.
— Жорик, — говорит Панюшкин.
Он смущен и оттого сейчас еще больше похож на своего предка-священнослужителя.
— Вот ведь какая грустная история, — говорит он. — Но причина та же. Любовь.
— При чем тут Жорик? — Катков еще не понимает, что произошло.
— Жорик камчатского этого специалиста в Москву вызывал. И это Жорика Ксения в машине с Николкиным видела. Алексей Степанович его на студию возил. А потом вместе с ним в клуб вернулся. Так что Жорику осталось только кнопку нажать.
— Какую кнопку? — все еще не понимает Катков.
— На этой штуке, которой телевизором на расстоянии управляют. Только она штучку слегка переделала.
— Кто?
— Эта несчастная, которую Степан Сергеевич у телевизора мертвой обнаружил. Очень странная вещь алкоголизм, господин Катков, личность и мораль уже в человеке вконец разрушены, а профессиональные таланты еще живут. Вот она всю техническую сторону и осуществила. А по линии шантажа все, вероятно, спланировал ее муж. Бомжи эти были муж и жена. Вот и помогли влюбленному Жорику. Может, за бутылку и помогли. Тоже, должно быть, когда-то сильно друг дружку любили, ежели до такого состояния рука об руку дошли, Господи, воля твоя. Интересно, эту идею прикрыться Камчаткой тоже они изобрели или он сам додумался?
