Анатомия предательства: 'Суперкрот' ЦРУ в КГБ

Между собой они вполне могли делиться профессиональными достижениями и оперативными новшествами, что не рассматривалось бы как нарушение секретности и вполне соответствовало служебным обязанностям — Калугин отвечал за контрразведывательное обеспечение советских граждан за границей и осуществлял координацию действий с внутренними органами.

И еще весьма важное обстоятельство. Управление внешней контрразведки курировало работу агентов советской разведки, получивших заслуженное убежище в СССР после их провалов на Западе. В частности, Калугин, вплоть до перевода в Ленинград, поддерживал тесные личные отношения со знаменитым участником “кембриджской пятерки” Кимом Филби — некогда одним из руководителей английской разведки, человеком исключительно преданным советской разведке, сотрудничавшим с ней с 1934 по 1963 год, высоким профессионалом в области внешней контрразведки, стремившимся передать свои знания и опыт советским коллегам. Периодически Калугин встречался с Дональдом Маклином и Джорджем Блейком. Общаясь с ними, он, конечно, пытался впитать в себя все мысли этих легендарных разведчиков. Вот, в частности, лишь некоторые размышления Кима Филби, высказанные в лекции руководящему составу ПГУ в 1977 году, которые, скорее всего, учитывались Калугиным:

— Я действительно продвигался по службе очень быстро. В 1944 году мне поручили возглавить только что созданный контрразведывательный сектор, занимавшийся международной деятельностью СССР и Коммунистической партии, годом позже я уже руководил всей внешней контрразведкой СИС. Я не мог себе позволить работать спустя рукава, ибо меня тут же уволили бы. В то же время, добейся я ощутимых успехов, это нанесло бы ущерб нашим интересам (советской разведке — Примечание автора). В целом я принял на вооружение тактику оттягивания, с тем чтобы иметь возможность проконсультироваться с советским другом и, если позволяли обстоятельства, дать ему время посоветоваться с Москвой. Но порой надо было принимать решения незамедлительно, в течение нескольких часов. В подобных ситуациях приходилось полагаться только на собственное разумение. Несомненно, я совершал ошибки — кто их не совершает?

Когда на Филби пали подозрения в связи с нелегальным выездом в Советский Союз двух других членов “пятерки” Маклина и Берджесса, а он в это время являлся представителем СИС в ЦРУ, то возник вопрос: что делать? Вот его говорящий о многом ответ:

— У меня был план побега в случае возникновения чрезвычайной ситуации.

Следовало ли мне тоже бежать в укрытие или стоило попытаться отбиться? Я знал, почти наверняка, что с карьерой в СИС было покончено. Но, как гласит английская поговорка, “где жизнь, там надежда”, и мне подумалось, что, если удастся пережить шторм, я смогу еще принести пользу, возобновив работу по прошествии некоторого времени и в новых условиях. Поэтому я решил остаться и принять бой.

Заметьте, у меня было три огромных преимущества. Во-первых, многие высокопоставленные сотрудники СИС — от самого директора и ниже — были бы серьезно дискредитированы в случае доказательств моей работы в пользу Советского Союза. Они с удовольствием приняли бы на веру все, что бы я им сказал.

Во-вторых, я в мельчайших подробностях был знаком с архивами СИС и МИ-5. Я знал, что может быть вменено мне в вину. Таким образом, у меня было время подготовить ответы.

В-третьих, …я досконально знал процедуру работы британских служб безопасности. Я знал, например, что значительная часть имеющейся в их распоряжении информации не может фигурировать в суде в качестве улик либо потому, что ее невозможно подтвердить, либо из-за нежелательности раскрывать деликатные источники ее поступления. В подобных случаях контрразведка стремится в ходе допросов подозреваемого добиться от него саморазоблачения. И когда служба безопасности начала работать надо мной, я сразу понял, что в ее распоряжении недостаточно информации, чтобы начать судебный процесс. Итак, я знал, что, если буду упорно отрицать какую-либо связь с советской разведкой, все обойдется. Это была затяжная битва нервов и умов, длившаяся с перерывами пять лет.

Я рекомендую всем вам принять во внимание следующее: агенту надо объяснить, что ни при каких обстоятельствах он не должен признаваться в сотрудничестве с советской или какой-либо другой разведкой. Ему не следует признавать достоверность, каких бы то ни было улик против него, тем более, что многие из них могут оказаться сфабрикованными.

Ни в коем случае он не должен подписывать изобличающих его документов. Если бы все провалившиеся агенты последовательно придерживались этих инструкций, наверное, половине из них удалось бы избежать суда, не говоря уже об обвинительном заключении.

Мне кажется, что все рекомендации Кима Филби Калугин применял сполна и других поясняющих слов здесь не требуется. Конечно, он сам и с помощью ЦРУ, вероятно, добавил к ним многое, но основа была известна.

Был он знаком и с делом сэра Энтони Бланта, о котором мир лишь в 1979 году узнал как о “четвертом” участнике “большой пятерки”, выдающемся советском разведчике, профессионале контрразведки МИ-5, знаменитом английском ученом, двоюродном брате королевы, достигшем высоких постов при Дворе Ее Императорского Величества. Восемь лет после предательства его другом, бывшим студентом Кембриджа, впоследствии известным американским журналистом и писателем Майклом Стрейтом, завербованным Блантом в советскую разведывательную сеть, служба безопасности безуспешно вела следствие, пытаясь доказать участие Бланта в шпионаже. В результате была вынуждена предоставить ему “судебный иммунитет, то есть иммунитет от ареста и юридического преследования, если он признается, что был русским шпионом и будет содействовать дальнейшему расследованию”. Но и после этого Блант не выдал ни одного секрета, который мог бы нанести вред либо его друзьям, помогавшим ему в разведке, либо всему делу в целом. Скончался Блант непобежденным в 1983 году.

Знанием всего этого объясняется поведение и занятая Калугиным позиция по Куку, установление близких отношений с некоторыми руководителями разведки и контрразведки, открытое противопоставление себя в Ленинграде, “перевод стрелок” на реформаторскую стезю и многое другое. Он четко понимал, что его арест может быть только при наличии улик. Время беззакония и сталинских репрессий в Советском Союзе безвозвратно кануло в Лету, и реставрации не подлежало.

Поэтому основной, если не единственной задачей Калугина по своей безопасности являлось не попасться на связи с резидентурами ЦРУ в Москве и в Ленинграде или со специально направленными по каким-либо каналам в Союз сотрудниками из Лэнгли. Даже быть выданным каким-нибудь агентом советской разведки в ЦРУ еще не означало наличие юридических доказательств — нужны разработка, улики и их документация. Опасность исходила также от возможности признания Кука, особенно в первые месяцы после его ареста и осуждения. Именно в это время Калугин совершил вынужденный “прокол” — подал условный знак в Лефортовской тюрьме. Но знак не мог расцениваться как улика, Калугин и это понимал. Потенциальная опасность, исходящая от Ларка, была нейтрализована убийством. Конечно, в 1975 году, лишь год спустя после назначения Калугина начальником управления контрразведки, никто и не мог себе представить, что смерть Ларка — дело калугинских рук. Один Михаил Усатов обратил внимание на довольную улыбку Калугина после внезапной смерти Ларка, но тогда это было расценено лишь как странная и неадекватная реакция, и не более того.

Провокационные и откровенно наглые, но безрезультатные предложения Калугина двум председателям КГБ Чебрикову и Крючкову дать ему должность в центральном аппарате (речь шла о месте руководителя пресс-службы КГБ) в обмен на молчание также можно рассматривать как тактический ход агента, полностью уверовавшего в свои защитные наработки. Естественно, никакого “молчания” не было бы, наоборот, с этой должности переход на позиции “диссидента” смотрелся бы более эффектно.

Безусловно, несмотря на то, что он не был уличен в шпионской деятельности, острые критические ситуации у него возникали, он совершал ошибки и невольно давал достаточный оперативный материал для того, чтобы разработчики были уверенны в его шпионаже. Эти материалы, конечно, можно было использовать для получения улик, если бы наше законодательство и практика были более гибкими и допускали официально наряду с негласной разработкой проведение оперативных действий, которые, например, разрешены законодательством США — интенсивные психологические опросы и открытую проверку подозреваемого в шпионаже, как это делали ЦРУ и ФБР с Орловым, его взрослыми сыновьями,