легкого нрава жену Кулика, поместил ее на служебную дачу «в надежде на взаимопонимание», но та неожиданно отвергла его притязания. На это, как свидетельствуют множество других документальных фактов, он был способен. Выход из крайне опасного положения оставался один: убрать ее навсегда. Объявлением всесоюзного розыска он подстраховал себя на случай, если Сталин вдруг, как это не раз бывало, поинтересуется розыском непосредственно у оперативного подразделения. Возможно, как говорит Берия, он давал Сталину «сводку», но уже после похищения Кулик-Симонич. Другие подручные исполняли только указания Берии, не ведая, что он прикрывается приказом «сверху», который для них казался вполне вероятным. Вся эта трагичная история с Кулик-Симонич позволяет сделать вывод, что Берия обманывал Сталина уже в начале своей работы во главе НКВД. Не исключено, что в архивах имеются и другие подобные факты.
Судьба Кулика, как и его жены, также сложилась весьма трагично. В 1940 году ему, Тимошенко и Шапошникову присвоены маршальские звания, он стал и Героем Советского Союза, а в 1942 году разжалован из маршала Советского Союза в генерал-майоры, через полгода произведен в генерал- лейтенанты, затем вновь в генерал-майоры, в этом звании в 1950 году расстрелян и в 1957 году посмертно реабилитирован маршалом.
За время работы в 4 Управлении приходилось просматривать дела Особого архива 20-30-х годов, которые поражали своим содержанием. Иногда в деле было всего пять-шесть листов: первый — бланк на половинке страницы, постановление об аресте, затем два-три листа — протокол единственного допроса с признанием в шпионаже в пользу немецкой, польской и других разведок и выдаче государственных секретов без указания конкретных фактов, две другие половинки — приговор органа госбезопасности к расстрелу и справка о приведении его в исполнение. Две картонные корочки с надписью «Хранить вечно».
На нас, молодых сотрудников, знавших о беззакониях в стране только из письма ЦК КПСС к членам партии о культе личности Сталина, зачитанного на партийно-комсомольском собрании в 1956 году в харьковской школе, увиденное и услышанное в стенах Лубянки производило тягостное впечатление.
Следует сказать несколько слов о политических настроениях сотрудников в то время. Оно ничем не отличалось от настроений в стране. Хрущева приветствовали за разоблачение культа личности Сталина и арест Берии с его подручными, реабилитацию жертв репрессий, за выселение из бараков и строительство пятиэтажек. Но осуждали за произвол в экономике, кукурузу, волюнтаризм в политике, насаждение своего культа, смеялись над демагогией и безграмотной болтовней. На партийном активе КГБ в 1958 году при выборе Хрущева делегатом на ХХI съезд КПСС один голос был подан против. В 1964 году, когда рано утром, до объявления по стране о его смещении, портреты Хрущева в здании КГБ на Лубянке были сняты, все вздохнули облегченно.
Думаю, что работа в центральном аппарате КГБ по линии внутренней контрразведки с необычной агентурой из числа духовенства позволила мне приобрести неплохой опыт агентурно-оперативной работы.
С 1961 года начинается новый этап в моей жизни — работа в советской внешней разведке. После двух лет обучения в Высшей разведывательной школе, которая в оперативной переписке и в обиходе именовалась школой № 101, я в 1964 году начал работать в американском направлении Службы внешней контрразведки ПГУ, занимаясь проникновением в спецслужбы США с территорий третьих стран.
Службу внешней контрразведки возглавлял заслуженный генерал Алексей Алексеевич Крохин, до этого весьма успешно руководивший резидентурой во Франции, но в силу своего характера не сумевший наладить нормальные отношения с оперативным составом. Несмотря на авторитет и опыт, сотрудники недолюбливали его за формализм и явное высокомерие.
Его вскоре заменил Григорий Федорович Григоренко, который сразу пришелся «ко двору» и внес существенные изменения в работу. С него, по моему убеждению, началось становление самостоятельного направления в разведке — внешней контрразведки, укрепление ее кадрами, увеличение числа заграничных точек, повышение требовательности к работе линии КР в резидентурах, определение целей и задач — всего того, что касалось деятельности по противодействию иностранным спецслужбам, и в первую очередь главного противника — США.
НЕМНОГО О СЕБЕ
В начале 1966 года решился вопрос о моей долгосрочной командировке в вашингтонскую резидентуру. Сама по себе поездка за границу, тем более в США, в те годы являлась для советского человека значительным событием в жизни. Процедура оформления выезда была длительной и довольно бюрократической — прохождение разного рода собеседований и комиссий, от служебных до партийных, занимало много времени и приносило немало беспокойства. Моими родными и близкими предстоящий отъезд воспринимался как неординарное, но необходимое событие. Сам я понимал, что должен трудиться с полной отдачей и надеялся на успех. Хотя я свои знания США, и в какой-то мере американцев, по опыту своей работы в Союзе оценивал как недостаточные, но все-таки считал себя вполне способным выполнять поставленные задачи. Что же касается моих взглядов на страну и оценок американских реалий, то они определялись, как и у большинства советских людей, идеологическими концепциями, господствовавшими тогда в Советском Союзе.
При подготовке к работе в США мне было известно несравненно больше, чем писалось в советских газетах, но все-таки истинного положения, как оказалось, я не знал. Многое позднее изменилось в моем восприятии Америки, но и по сей день глубоко убежден, что людям нашей страны всегда будет чужд образ жизни американцев — высокий материальный уровень одних и поразительная бедность других, отсутствие «чувства локтя», национальный эгоизм. Считал, что советские люди своим трудом и постоянными лишениями заслуживают лучшей жизни и единственное, чего я еще хотел для Советской России, так это быть такой же богатой страной, какими являются США.
Итак, настал день отлета. 5 июня 1966 года в аэропорту «Шереметьево» меня, жену Раису и дочку Катю провожали родные и друзья. Вылет самолета Аэрофлота, на котором мы должны были лететь до Брюсселя, как часто бывало с этой единственной в Советском Союзе авиакомпанией, задерживался по необъясненным причинам. Чтобы скоротать время, все пошли в ресторан и распечатали бутылку армянского коньяка «за удачный взлет и мягкую посадку». Наконец вылет состоялся. Из Брюсселя мы должны были рейсом авиакомпании «Сабена» отправиться в Нью-Йорк. В то время самолеты Аэрофлота не совершали прямые рейсы на США.
На душе было немного грустно. Впереди много тревожного. Я впервые на столь продолжительное время расставался с родителями. Да и они не скрывали своих эмоций. Отец и братья, провожая меня, держались по-мужски, мама осталась дома.
Делаю небольшое отступление от событий того дня.
Я гордился своим отцом, Соколовым Александром Петровичем, за его честный, справедливый, мужской характер, по-настоящему любил его. Он был по профессии военным инженером-строителем. Трудовой путь начал на Смоленщине в четырнадцать лет. В коммунистическую партию вступил в 1927 году. В 1936 после окончания Военно-строительной академии им. Куйбышева в Москве был направлен на работу на Дальний Восток. Вскоре возглавил Военно-строительное управление Тихоокеанского флота во Владивостоке. Отечественную войну закончил в звании инженер-полковника, долгие годы восстанавливал Белоруссию, работал на Целине с Леонидом Брежневым. Среди советских строителей занимал видное место.
Будучи в действующей армии, он брал меня на фронт зимой 1943 года. Голодные военные годы многочисленные родственники по маминой линии прожили с нами в эвакуации в Сибири и остались живы лишь благодаря заботам отца. Он был абсолютно бескорыстным человеком. Но вся ноша обыденной жизни семьи лежала полностью на плечах мамы — Веры Ивановны. Трудно сейчас себе представить, что ей пришлось пережить за прошедшие годы — бесконечные переезды, тревожные годы репрессий и войну,
