мороженой картошкой и капустой… Чтобы получить дополнительный паек — лишний черпак баланды и сто граммов хлеба — нужно перевыполнить норму, которую и осилить-то было невмоготу. Условия мало чем отличались от лагерных, случались среди солдат и самоубийства'. Другой уцелевший, А. Осипов, свидетельствует: 'Люди умирали десятками, сотнями — рот недоедания и тяжелого, изнурительного труда'.
А вот как описывает условия на Кыштымской стройке бывший солдат стройбата А. Харитонов: 'Жили мы там в землянках, куда входила целая рота (в одну землянку. — /Б. С./). Работали по 11 часов — с 8 утра до 7 вечера.
Однажды приехало множество генералов — все такие красивые и пузатые. Я подумал: что же они едят, если такие пузатые? (Интересно, не было ли среди тех генералов Лаврентия Павловича, у которого тоже имелось изрядное брюшко?/ — Б. С./)
Мы вечно ходили голодные, питания не хватало, вторая норма (по которой снабжались солдаты. — /Б. С./) не рассчитана на этот каторжный труд, иногда после работы просто падали.
С 1949 года задымила труба нашего объекта, вокруг лес стал мертвым. На следующий год нас демобилизовали, но не выпустили, только через год я вырвался из этого ада. Мало наших осталось в живых, может, о них хоть вспомнит правительство?' Но правительство ни тогда, ни теперь не вспоминает дни о живых, ни о мертвых. Так уж повелось в России, что все новое, начиная с имперской столицы Санкт- Петербурга, строилось на костях.
Н. Лапыгин, офицер, трудившийся на строительстве Челябинска-40, удивляется, сколь низка была механизация работ: 'Поражала насыщенность примитивной рабочей силой на стройке — если по нормам мастеру положено руководить полусотней рабочих, то здесь было двести ми больше. Людей нагнали массу, чтобы взять числом, а не уменьем. Ведь техническое оснащение было убогим — ни подъемной техники, ни землеройных машин, все делалось вручную с небольшим применением малой механизации.
Вручную загружали ковши тяжелым скальным грунтом, оставшимся после большого взрыва для образования котлована под реактор. Вручную делали опалубку и заполняли ее тысячами кубометров бетона. Толщина стен была огромная — для защиты от радиации…
Деньги тратились на что угодно, только не на то, чтобы облегчить и механизировать солдатский труд.
Впрочем, однажды на объекте 'А' техники появилось жуткое количество — откуда только нагнали ее? К моему изумлению, бульдозерами, грейдерами стали засыпать траншеи, в которые еще не окончили укладывать коммуникации — оказывается, приехал Берия, и для него уж холуи постарались…
В другой раз мне велели за ночь построить шатер из сборных элементов и обить его шелком. Не пожалели роты солдат и крановщицу Таню. К пяти утра шатер стоял, а в шесть прибыл туда Курчатов и поинтересовался у меня:
— Не устали?
— Фронтовики все выдерживают…
— Да, для вас это вторая война…
А бывало и такое — на оперативке монтажники заявили, что у них кончаются нержавеющие болты. Бывший тут же замминистра звонит в Москву и велит заводу-изготовителю отправить машину с болтами в аэропорт, чтобы погрузить в самолет. А утром машина от нас пошла в аэропорт Челябинска. Болты прибыли вовремя, но стали почти 'золотыми'.
Думаю, что Лаврентий Павлович в тот раз туфту с техникой заметил — глаз-то был наметанный. И 'золотые болты' его не радовали — практичный ум Берии наверняка противился столь нерациональной трате дефицитного авиабензина. Да и каторжный труд, как поснимал председатель Спецкомитета, слишком неэффективен и на самом деле существенного влияния на сроки завершения атомного проекта не оказывает. Сроки-то определялись в первую очередь успехами разведки и мозгами ученых. Осознание этого и привело Берию после смерти Сталина к идее широкой амнистии, почти вдвое уменьшившей население ГУЛАГа. Труд заключенных в атомную эру стал анахронизмом.
Средств не жалели, об экономии не думали. По воспоминаниям заместителя директора Кыштымского комбината. В. Филиппова, за излишнюю заботу об эффективности производства глава ПГУ Ванников грозил подчиненным теми же карами, которыми когда-то ему самому грозили после ареста: 'Ванников выходил из кабинета к столу, снимал пиджак и аккуратно вешал на стул. Из заднего кармана вынимал пистолет и клал его на стол. Открывая совещание, он провозглашал: 'Ну, е. на мать, докладайте!' Вел оперативку напористо, с большим высокомерием, в выражениях не стеснялся.
Я 'докладал' первым. Однажды я сообщил, что из-за изменений проекта задерживается изготовление резервуаров. Ванников тут же прервал меня: 'Когда я был наркомом вооружений и мой главный инженер изменил свое решение на более экономичное, я велел его расстрелять…'
Старшему монтажнику Нафту за нарушение графика Ванников запросто сказал, достав из обоймы патрон с пулей: 'За это на тебя жалко истратить даже маленький кусочек свинца…'
Что ж, с кем поведешься, от того и наберешься.
Сам Лаврентий Павлович тоже и крепкое слово мог ввернуть, и к стенке пригрозить поставить. Впрочем, он-то понимал, что расстрелами и репрессиями в данном случае не поможешь. Если вывести в расход тех же И.В. Курчатова и Ю.Б. Харитона, кто же бомбу делать будет?
Тот же Юлий Борисович Харитон, отец советской атомной бомбы, вспоминал о Берии, в общем, неплохо: 'Берия, надо сказать, действовал с размахом, энергично, напористо. Часто выезжал на объекты, разбирался на месте, и все задуманное обязательно доводилось до конца.
Никогда не стеснявшийся нахамить и оскорбить человека, Берия был с нами терпим и, трудно даже сказать, крайне вежлив (интересно, да откуда тогда уважаемый академик знал о хамстве Берии, если ему самому Лаврентий Павлович ни разу грубого слова не сказал? Может быть, неимоверная грубость и хамство Берии — это, хотя бы отчасти, миф, родившийся после падения 'лубянского маршала' в 53-м? Вот и Серго Берия утверждает, что в его присутствии отец никогда никого не материл; впрочем, при сыне Лаврентий Павлович мог и воздерживаться от непарламентских выражений. — /Б. С./). Если интересы дела требовали пойти на конфликт с какими-либо идеологическими моментами, он не задумываясь шел на такой конфликт. Если бы нашим куратором был Молотов, таких бы впечатляющих успехов, конечно, не было бы…'
С ним согласен заместитель Курчатова профессор И.В. Головин, вообще-то склонный в своих воспоминаниях Лаврентия Павловича представлять демоническим злодеем, повторять существующие вокруг его имени мифы и всячески умалять вклад бывшего шефа НКВД в создание советской атомной бомбы: 'Берия был прекрасным организатором — энергичным и въедливым. Если он, например, брал на ночь бумаги, то к утру документы возвращались с резонными замечаниями и дельными предложениями. Он хорошо разбирался в людях, все проверял лично, и скрыть от него промахи было невозможно…'
С учеными Лаврентий Павлович был вежлив и предупредителен. Зато ведавших организацией работ офицеров и генералов МВД и госбезопасности мог иной раз и припугнуть (этих-то заменить было гораздо легче). Академик А.Д. Сахаров вспоминал, как однажды Берия отчитал генерала госбезопасности И.Е. Павлова, по нерадивости сорвавшего производство важного компонента водородной бомбы: 'Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное (говоря это, Берия зажмурился, и его лицо стало еще более страшным). Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы Вас же будем наказывать, мы надеемся, что Вы исправите ошибку. Но имейте в виду, у нас в турме места много!'
А вот как передает свози впечатления от деятельности Берии в Спецкомитете Судоплатов, не раз участвовавший в заседании этого органа, обладавшего в своей отрасли большими правами, чем Совет Министров: 'Заседания Спецкомитета обычно проходили в кабинете Берия. Это были жаркие дискуссии. Помимо острый споров ко распределении электроэнергии, Первухин продолжал свои нападки на Вознесенского, требуя увеличения фондов цветных металлов для нужд предприятий химической промышленности, занятых в производстве ядерного топлива (ранее Первухин добивался от Вознесенского сохранение за предприятиями возглавляемой им химической промышленности потребления электроэнергии в прежнем объеме и не стеснялся повышать голос на члена Политбюро, в тот момент — весьма близкого к Сталину. — /Б. С./). Меня удивляли взаимные претензии членов правительства. Берия вмешивался в эти споры, призывал Первухина и Вознесенского к порядку. И я впервые увидел, что все в этом особом правительственном органе считали себя равными по служебному положению независимо от того, кто из них
