…Кампания закончена, мир установлен, и Ришелье после длительного отсутствия возвращается в Париж, где ему предстоит выдержать решающую схватку за сохранение влияния на государственные дела. Его ожидало самое серьезное испытание из всех, какие выпадали ему за весь период пребывания у власти.
«День одураченных»
К тому времени, когда кардинал Ришелье возглавил Королевский совет, он уже свободно разбирался в тех многочисленных кланах и группировках, которые существовали при дворе Людовика XIII. С точки зрения политической направленности все эти соперничающие и даже враждующие друг с другом кланы объединялись в два блока или, условно говоря, в две партии — «святош» (les devots) и «добрых французов» (les bons franсais). Партия «святош» — а в нее входили Мария Медичи, кардинал Берюль, братья Марильяки и некоторые другие влиятельные особы — выступала за то, чтобы политика Франции, как внутренняя, так и внешняя, руководствовалась исключительно интересами католицизма. «Добрые французы», представленные главным образом служилым дворянством (после гибели Генриха IV и отстранения от дел Сюлли у них долгое время не было общепризнанного вождя), одинаково отвергали и гугенотский сепаратизм, и папский универсализм, настаивая на защите исключительно национально-государственных интересов. Приверженцы этой партии, как отмечал французский исследователь Виктор Тапье. «желали, чтобы политика короля была прежде всего французской, независимой и диктовалась только интересами королевства».
Возвышение Ришелье «святоши» искренне считали своей крупной победой. Разве может не быть своим князь церкви, ближайший советник Марии Медичи, друг кардинала Берюля и отца Жозефа?.. Знали бы они, как жестоко обманулись в своей уверенности. Ошибались, впрочем, и «добрые французы», принявшие поначалу кардинала за своего противника. Ришелье никогда не был ультрамонтаном[14], уже в Люсоне политик победил в нем иерарха. Франциск I и Генрих IV всегда были для Ришелье высокими, увы, редкими образцами великих королей Франции, ему импонировала их национальная политика, способность отстаивать интересы Франции перед самыми мощными и влиятельными соседями — Мадридом, Веной или Римом. Находясь длительное время среди «святош» и считаясь одним из них, кардинал Ришелье нелегко и не сразу решился круто изменить курс государственного корабля, давно — еще с 1610 года — потерявшего нужное направление и беспомощно дрейфовавшего в океане истории. Министра-кардинала терзали сомнения, он опасался открытого конфликта с Марией Медичи и ее влиятельным кланом. Первые три-четыре года своего правления Ришелье, как мог, пытался сохранить лояльные отношения со «святошами», хотя его политика входила во все большее противоречие с интересами Марии Медичи и ее окружения. Все это время Ришелье настойчиво старался упрочить свое положение при короле, обезопасить себя от неизбежных, как он считал, в недалеком будущем нападок на него. Надо сказать, действовал кардинал весьма умело, и Людовик XIII проникался все большим уважением и даже восхищением к своему первому министру.
Разрыв с Марией Медичи и «святошами» наметился после взятия Ларошели, когда влияние и авторитет Ришелье значительно возросли. Все обратили внимание на то, что Людовик XIII в обращении к народу по случаю взятия гугенотской цитадели отметил выдающиеся заслуги «очень дорогого и горячо любимого кардинала де Ришелье».
Острые разногласия возникли как раз по вопросу о дальнейшей политике в отношении французских протестантов. Мария Медичи, кардинал Берюль, канцлер Мишель Марильяк и глава военного ведомства Луи Марильяк настаивали на полном искоренении «ереси», на лишении гугенотов всех гражданских и политических прав. Кроме того, католическая партия требовала сближения с Испанией и Империей в условиях происходившей в Европе континентальной войны.
Несмотря на личное поздравление папы римского по случаю взятия Ларошели, кардинал Ришелье не обнаруживал желания изгонять «ересь» за пределы государства, а также подвергать политическим гонениям поверженных гугенотов. Гораздо более важным ему представлялось сделать из протестантов «настоящих французов», столь же ревностных подданных, как и католики. Ришелье воспротивился и сближению с Мадридом и Веной, предпочтя сохранить союз с протестантскими государствами, но не вмешиваясь пока непосредственно в европейский конфликт. Как во внутренней, так и во внешней политике Ришелье всегда руководствовался исключительно национально-государственными интересами, а не религиозно-идеологическими соображениями.
По мере того как позиции Ришелье становились все более прочными, число его врагов не уменьшалось, как можно было бы ожидать, а возрастало. Этому, впрочем, способствовал и сам кардинал, энергично и решительно отбиравший у аристократии ее древние привилегии. «Совершают грубую ошибку те, кто принимает борьбу Ришелье с грандами за его враждебность по отношению к дворянству в целом, — отмечает современный французский историк Виктор Тапье, — он никогда не забывал, что оно (дворянство. —
Аристократы, со своей стороны, откровенно ненавидели кардинала за попрание их «исконных» прав. Гранды с трудом, но мирились с притеснениями короля: в конце концов, король — первый дворянин, и его «исторические права» стали чем-то привычным. Другое дело — власть выскочки и олицетворяемой им бюрократии: она в глазах знати не имела никакого морального основания. Насаждаемая с помощью невесть откуда взявшихся таких же выскочек из провинциальных дворян-чиновников централизация и единая администрация с их посягательствами на древние вольности, на суверенитет и права провинций, где гранды испокон веку чувствовали себя бесконтрольными владетельными князьями, вызывала самое решительное сопротивление аристократии. Их первым предупреждением стал «заговор Шале».
Настойчивые усилия Ришелье в направлении централизации, посягательство на извечные традиции, насаждение единого порядка вещей вызвали глубокие сдвиги в общественном сознании, каких еще не знала Франция. Вместо привычных понятий, таких как «католик» или «гугенот», Ришелье насаждал неизвестное ранее или, уж во всяком случае, лишенное подлинного смысла понятие «француз». Слово «родина» (la patrie) уже получило право на жизнь, но понятие «патриотизм» едва ли было знакомо современникам кардинала-реформатора. Именно Ришелье преподаст своей стране первые уроки патриотизма, причем самыми нерадивыми учениками покажут себя аристократы, погрязшие в кастовом эгоизме.
Совершенно закономерным явилось то, что личные недруги Ришелье объединились с противниками его преобразований. «Святоши» должны были сомкнуться с оппозиционной аристократией, и они нашли друг друга, соединив усилия в борьбе против Ришелье.
Кардинал знал: пользуясь его частыми отъездами из Парижа в действующую армию, «доброжелатели» настраивают короля против него. Каждый раз Ришелье возвращался в столицу с тревожным чувством. Так было и после успешного завершения кампании в Лангедоке.
14 сентября 1629 г. Ришелье прибыл в Париж и сразу же почувствовал резкое изменение отношения к себе Марии Медичи, которая до того хотя бы внешне демонстрировала расположение к нему. Впервые противники кардинала выступили единым фронтом и в их числе Гастон Орлеанский. Королева-мать неожиданно воспылала неприязнью и к племяннице Ришелье мадам де Комбале (будущей герцогине д'Эгийон), своей фрейлине. Она открыто обвинила ее в шпионаже в пользу кардинала, что, возможно, и не было лишено оснований.
Ришелье избрал неожиданную для своих противников тактику. Он не стал защищаться или искать прямой поддержки у короля, а написал письмо Марии Медичи с извещением о своем решении уйти в
