времени, цилиндр был велик и наполнялся не так быстро. Наконец он поравнялся со столиком, где сидели друзья, взял со стола портсигар Константина Алексеевича — тот уже успел закурить — и, спросив взглядом разрешения, положил его в цилиндр, — Косте оставалось лишь улыбнуться и, не то разведя руки, не то вздымая их к небу, показать таким жестом полную покорность судьбе. Наконец импресарио вернулся на эстраду:
— Итак, господа, первый сегодня психологический опыт. Артист сделает то, что сейчас никто кроме него не может сделать — даже я не вспомню, чьи вещи я взял, и, конечно, вернуть все хозяевам не смогу. А Мессинг сможет! Ваши аплодисменты, мои дамы и господа! — и он театрально воздел вверх руки, взывая к магу и чародею, который не замедлил появиться из-за кулисы. Ярко вспыхнули люстры.
Мессинг взял в руку цилиндр — и чуть не уронил его, поддержав второй. Спустился в зал, поставил цилиндр на столик — и пришел в еще более нервическое состояние, чем был в первый раз: рука вновь оказалась прижата к голове и ерошила черные волосы за ухом, другую он то подносил к подбородку, то ко лбу, то нервно сжимал обе руки до хруста пальцев. Потом он вдруг запустил руку в цилиндр и достал едва ли не с самого дна красивейшее колье с тремя бриллиантами, сверкавшими в переливах яркого света. Он поднял это колье, посмотрел в зал с испугом затравленного зверя и вдруг рванулся к самому дальнему столику, остановился не добежав, резко изменил направление и оказался у соседнего столика, за которым сидела дама с солидным господином в синем в полоску костюме, по виду промышленником или банкиром.
— Это ваше… — произнес Мессинг на плохом немецком, и было не очень понятно, это вопрос, утверждение или просто мольба принять колье. Господин, сидящий рядом, ударил несколько раз в ладоши, обозначив аплодисменты, потом взял из рук Мессинга колье, встал, обошел столик и надел его на обнаженную шею своей спутницы. Зал аплодировал.
Так продолжалось около четверти часа. Мессинг метался между столиками, мчался к одному, затем резко менял направления раз, и два, и три, иногда повторял негромко: “Не мешайте мне! Не мешайте! Зачем вы мне мешаете?” и наконец подходил к восхищенному человеку, принимавшему из его рук свое украшение. При этом на сами вещи он практически не смотрел, казалось, даже не отличал, что было у него в руках — брошь, колье, женское колечко или мужской перстень, — было ясно, что ему важно не видеть вещь, а осязать. Но весь этот опыт давался огромным трудом: глаза были безумны, густые черные волосы слиплись и потускнели, с лица капал пот. После того, как он вернул золотые часы на цепочке немецкому офицеру в черной форме, в руке артиста оказался Костин портсигар. Пальцы нервно забарабанили по крышке, он ринулся в одну сторону, в другую, а потом подскочил к их столу и на секунду остановился в нерешительности, рука дернулась к Косте, потом замерла, рванулась к Вальтеру, чтобы отдать ему портсигар, потом опять к Косте, вновь замерла в воздухе… Это длилось мгновение — Мессинг обернулся всем корпусом к Вальтеру и сказал: “Это ваша вещь! Это ваша вещь! Зачем вы мне мешаете? Я же вижу — ваша! Возьмите!” Невероятное напряжение, исходившее от артиста, передалось Константину Алексеевичу и, он почувствовал, Вальтеру. Взглянув на друга, он поразился: лицо его было совершенно белым, глаза широко открылись, губы подрагивали, но в чертах помимо страха отражалась еще и железная воля, как будто бы ему предстояло принять из рук гипнотизера не изящную вещицу, а знак судьбы. Борьба длилась секунду, и все же воля победила. Глаза опустились вниз, на лицо вернулось обычное выражение любезности и дружелюбия. Вальтер с легким поклоном головы принял портсигар.
— Ошибся! Чуть-чуть ошибся! — шепотом сказал Костя. — Столик определил, а хозяина — нет. Но портить представление не будем, верно?
— Не знаю. Может, и не ошибся… — сказал Вальтер. Он встряхнул головой, как будто сбрасывал какое-то оцепенение, и уже весело произнес: — А знаете, Константин Алексеевич, мой так мой! Давайте-ка в знак нашей дружбы обменяемся: ваш будет у меня, коли артист так распорядился, а мой — у вас? Все же не случайно мы с вами встретились, а? Дружить — так дружить, и табачок не будет врозь, так? — и он достал из брючного кармана свой портсигар, со свастикой и рысаками. — Угощаю напоследок из своего!»
Этот обмен портсигарами, фактически осуществленный Мессингом, приводит к тому, что вместо Константина Алексеевича по ошибке убивают Вальтера. Далее следует сеанс каталепсии, входе которого Мессинг делает свое знаменитое предсказание, что Гитлер сломает себе шею, если начнет поход на Восток. Стоит сказать, что под каталепсией понимают «восковую гибкость», патологически длительное сохранение приданной позы; обычно наблюдается при кататонической форме шизофрении, сопровождающейся двигательными расстройствами. В мемуарах Мессинг писал: «Советский физиолог Иван Павлов объясняет это состояние так: обычно оно наступает у нервных людей при внезапном сильном волнении, при истерии или под влиянием гипноза изолированным выключением коры головного мозга без угнетения деятельности нижележащих отделов нервно-двигательного аппарата. Я вхожу в это состояние самопроизвольно, правда, после длительной, в течение нескольких часов, самоподготовки, заключающейся в собирании в единый комок всей своей воли, видимо, с помощью самогипноза. В последние годы во время сеансов “Психологических опытов” этого своего умения я не демонстрирую. Но когда я жил в Польше, самопроизвольная каталепсия была почти обязательным номером выступлений. И мне не раз приходилось встречать там своих подражателей, которые демонстрировали такое же умение с помощью чисто механических приспособлений.
Помню, такое состояние демонстрировал на полузакрытом сеансе в Варшаве один доморощенный факир. Я пришел на этот сеанс со своим доктором. Было все, как и при моих выступлениях. Плечистый дяденька глубоко вздохнул, протянул руки по швам и упал в кресло, вытянувшись, как струна. Помощники взяли и положили его затылком и пятками на стулья. Уселся на него и один из самых полных людей, присутствовавших в зале. Доктор взял руку человека, висящую между стульями, и попытался прощупать пульс. Его не было. Полная иллюзия каталепсии! Но я-то видел, что это не так.
К “каталептику” подошел мой друг — доктор. Он пощупал пульс на обеих руках. Действительно, пульса не было. Тогда он взял стетоскоп и послушал сердце. Это заняло две секунды. Он поднялся, сунул стетоскоп в карман и сказал:
— Сердце бьется отчетливо… Еще на сто лет хватит… Вставайте, чудотворец…
Веки “каталептика” дрогнули. Доктор дернул его за руку. И из подмышки в оттопырившийся мешком фрак выкатился стальной шар. Прижимая такие шары руками к телу, “каталептик” пережимал кровеносные сосуды, и пульс в кистях рук прослушивать было действительно невозможно. Кровь переставала поступать в руки… Конечно, ни о каком лежании в таком положении в течение нескольких суток и даже нескольких часов не могло бы быть и речи: в руках от застоя крови просто началась бы гангрена… После разоблачения “каталептик” снял с себя и продемонстрировал остальной свой довольно хитроумный инвентарь: систему металлических стержней и корсетов с замками, которые начинались за высоким воротником у затылка и кончались у пяток. Эти стержни и корсеты и выдерживали всю тяжесть и его собственного тела, и тела сидящего на нем человека…»
Как мы уже убедились, в интервью одной польской газете Мессинг утверждал, что однажды в Лодзи в состоянии каталепсии предсказал победу Мосьцицкого на президентских выборах. Но нет данных, что Мессинг впадал в состояние каталепсии во время выступлений в СССР. Да и то, что в Польше он на самом деле демонстрировал публике это состояние, вызывает большие сомнения. Ведь явление истинной, а не ложной самопроизвольной каталепсии было столь редким, что об этом не могли бы не написать польские газеты, а сам Мессинг, как обладатель столь уникального дара, прославился бы на всю Польшу и наверняка попал бы в солидные книги и журналы по парапсихологии. Истинная каталепсия — это такая, которая поддается проверке специалистов. Рассказ же провинциальной газете о том, как он впадал в состояние каталепсии в Лодзи, вполне мог быть и выдумкой. Небольшая газета вряд ли имела возможность проверить справедливость его слов, да и наверняка не стала бы это делать.
В романе «Миусская площадь» сцена с впадением Мессинга в состояние каталепсии дана следующим образом:
«— А теперь, мои дамы и господа, кульминация нашего сегодняшнего представления: Вольф Мессинг и сеанс каталепсии! На подиуме появился Мессинг, но это был уже совсем другой человек — ни нервозности, ни вслушивания каким-то десятым чувством в зал, он даже шел медленно, как будто с трудом, и был выше ростом и шире, сильнее. Он встал посредине подиума — оркестр заиграл какую-то мелкую дробь, — напрягся, вытянулся, задрожал от напряжения, как если бы на руках и плечах у него лежала невыносимая
