один человек — нарком республиканского НКВД. Вскоре он появился в штатской одежде и направился к посетителю. Тот посмотрел внимательно на чекиста и сказал: “Так вот кто хочет меня расстрелять!” Нарком опешил, такое предложение он уже делал первому секретарю. Было решено отправить Вольфа Григорьевича в Москву. Через некоторое время после того, как мне довелось услышать эту историю, Мессинг отмечал свой день рождения. На нем присутствовал бывший член Президиума ЦК КПСС Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Он подтвердил правдивость рассказа, именно в его кабинете все и происходило».
Предисловие к книге Мессинга Щербаков написал в 1990 году, когда Пономаренко уже шесть лет не было в живых. Значительно раньше, 12 октября 1955 года, умер бывший глава белорусских чекистов Лаврентий Фомич Цанава (Джанджгава). Он был арестован в апреле 1953 года по распоряжению своего тезки Лаврентия Берии за организацию убийства Соломона Михоэлса. Находясь под следствием, он то ли покончил с собой, то ли просто умер в тюремной больнице от сердечного приступа. В рассказе Щербакова подозрительно уже то, что Цанава сразу же предложил Пономаренко расстрелять Мессинга. Ведь Лаврентий Фомич был опытным чекистом и уж наверняка начал бы с того, что просто предложил бы задержать подозрительного иностранца — а уж что с ним делать, расстрелять или выпустить, можно было решить позже. Тем более осенью 1939 года еще не закончилась «бериевская оттепель», когда арестованных расстреливали гораздо меньше, чем во времена Ежова. Так что сам эпизод с «угадыванием» мыслей Цанавы выглядит не слишком убедительно, тем более что далее следуют явно недостоверные эпизоды встреч Мессинга со Сталиным и успешного проникновения в кабинет Берии.
Можно с уверенностью сказать, что все то, что написано о первых месяцах пребывания Мессинга в СССР в документальной повести Шенфельда, является вымыслом. Ни с каким «товарищем Прокопюком» Мессинг ни в Бресте, ни в Белостоке не встречался просто потому, что этого товарища в природе не существовало. Зато реальных партийных и советских функционеров, с которыми Мессинг и в самом деле тесно общался в Бресте и Минске, Мессинг, в рассказе, приведенном Шенфельдом, ни словом не упоминает. Данное обстоятельство является доказательством того, что рассказ Мессинга Шенфельдом выдуман и ничего подобного Вольф Григорьевич ему никогда не говорил.
Согласно Шенфельду, в течение месяца Мессинг колесил по районам Белостокской области, и всюду его психологические опыты принимали на ура. У Мессинга тогда завязался роман с Симой, которой было уже за тридцать, но она была не замужем. Мессинг будто бы говорил Шенфельду, что это была его первая настоящая любовь. Но как только он собрался сделать своей возлюбленной серьезное предложение, его внезапно забрали в Минск. Сима осталась в Белостоке. Вольф жалел, что не настоял, чтобы ему дали взять ее с собой — ведь он остался буквально без языка. Думаю, что вся это мелодраматическая история придумана автором «документальной повести», которому Мессинг никаких признаний насчет своих былых романов, скорее всего, не делал. О том, что в Польше он был женат, мы никакими сведениями не располагаем. Наверное, любовницы у него были, как у большинства странствующих артистов, но ни об одной из них он своим знакомым не рассказывал. Непонятно, почему Шенфельд должен был стать исключением.
Мессинг будто бы рассказывал ему: «В Минске меня поместили в лучшую гостиницу, в такой номер люкс, какого я в жизни не видел (тут уж сочинитель Шенфельд, как кажется, немного переборщил. Ведь Мессинг не раз бывал и в Варшаве, и в Кракове. Неужели там гостиницы были много хуже, чем в провинциальном Минске? — Б. С.). Выступать пришлось перед какими-то высокими чинами и спешно искать себе индуктора с русским и польским языками — благо в Белоруссии это не проблема. После выступления меня приглашали в какие-то кабинеты, о чем-то много со мною говорили, но до меня доходило только “прямо кудесник” и “колоссальный успех”. И все это происходило настолько молниеносно, что я очухаться не успел, как мне сунули на подпись договор. Договор был, оказывается, с Госконцертом, и надо было тут же выезжать в гастрольное турне по самым большим городам Советского Союза. Москва прикрепила ко мне администратора, который всем заворачивал, а по договору мне была гарантирована самая высокая ставка. Когда я впервые увидел расчетную ведомость, то даже не мог поверить, что это все — мое, и спросил, не ошиблась ли бухгалтерия? Ну что я стану делать с такими тысячами? (Неужели Мессинг в первые же недели своего пребывания в СССР не убедился, что деньги здесь не так уж много значат, поскольку основные жизненные блага не покупаются, а распределяются? Да и ставка высшей категории отнюдь не давала актеру золотых гор. — Б. С.)
Но я быстро научился ничему не удивляться. А главное — не показывать своего невежества. Если я чего-то не знал или не понимал, я помалкивал и многозначительно улыбался. Всем хотелось знать, как меня принимали на Западе в столицах и других больших городах, что писала обо мне пресса. Прямо врать я не хотел, а вертел вокруг да около. Да ведь они и не поверили бы, что я до сих пор кроме Польши нигде не был, а с прессой сталкивался, только когда давал свои объявления в газетках». Но, как свидетельствуют материалы, приведенные в мемуарах Мессинга, в Польше ему случалось давать интервью — еще одна неувязка.
За Симой в Белосток Мессинг, окунувшийся в омут небывалой славы и богатства, так и не приехал, зато поверил в собственную исключительность. Шенфельд якобы услышал такую исповедь сокамерника: «Я уже и сам поверил, что я не такой, как все, а особенный. А что, если меня Господь действительно наделил сверхчеловеческими силами? Ведь не может же такое количество людей во мне ошибаться? Я и сам чувствовал, как во мне развиваются и проявляются гипнотические силы. Чем чёрт не шутит, когда Бог спит! Приятно было видеть во всех городах этой необъятной страны афиши, на которых крупными буквами стояло: “К вам едет Вольф Мессинг”. Сейчас, в этой вонючей камере, я очень хорошо понимаю, что главное богатство — свобода. Не надо мне было тогда слишком выделяться, лучше было оставаться посередке: не совсем в тени, но и не на самом ярком свете.
По правде сказать, меня через некоторое время начала подавлять эта суета сует. И среди великого множества людей я вдруг понимал, как я снова одинок. И сразу приходила мысль: надо съездить в Белосток, отыскать Симу. Но потом все откладывалось. План выступлений заслонял собою всю личную жизнь…»
С началом войны Белосток был вскоре занят немцами. Сима пропала без вести. Аккордеонист белостокской агитбригады позднее рассказал Мессингу, что она успела покинуть Белосток в первые часы войны и хотела пробраться в родное местечко Ютевань на Волыни. Мессингтак никогда и не узнал, стала ли она одной из миллионов жертв холокоста или благополучно пережила войну. Думается, Вольф Григорьевич о Симе вообще не имел никакого понятия, поскольку существовала она исключительно в воображении Шенфельда. И в мемуарах Мессинг не говорит о Симе ни слова, а наоборот, подчеркивает, что первой и единственной любовью для него стала его жена Аида Михайловна, о знакомстве с которой мы расскажем в следующей главе.
Куда интереснее для нас встречи телепата не с выдуманной Симой, а с реальным и весьма могущественным человеком — Иосифом Сталиным. Мессинг утверждал, что таких встреч у него было несколько. Первая будто бы произошла вскоре после первомайской демонстрации 1940 года: «Мы гастролировали по всей Белоруссии. И однажды, когда я работал на одной из клубных сцен Гомеля, ко мне подошли два человека в форменных фуражках. Прервав опыт, они извинились перед залом и увели меня. Посадили в автомобиль. Я чувствовал, что ничего злого по отношению ко мне они не замышляют. Говорю:
— В гостинице за номер заплатить надо…
Смеются:
— Не волнуйтесь, заплатят…
— Чемоданчик мой прихватить бы…
— И чемоданчик никуда не денется.
Действительно: с чемоданом я встретился в первую же ночь, проведенную не в дороге. И счета мне администрация не прислала, видно, кто-то заплатил за меня.
Приехали — куда не знаю. Позже выяснилось, что это гостиница. И оставили одного.
Через некоторое время снова повезли куда-то. И опять незнакомая комната.
Входит какой-то человек с усами. Здоровается. Я его узнал сразу. Отвечаю:
— Здравствуйте. А я вас на руках носил…
— Как это на руках? — удивился Сталин.
— Первого мая… На демонстрации…
